Следующим летом мы наконец смогли позволить себе съездить вместе с детьми на юг: целых три недели на Азовском море под Керчью. Муж, конечно, переживал, что зимой останемся без собственных маринадов, но я, так как не могу резко отрубить и потребовать, долго ныла, что без моря сама окончательно замаринуюсь, а потом взорвусь, как огурцы на балконе. Муж сдался, и мы укатили. На даче появились только в конце июня. Там царила нервная обстановка: за последние две недели обокрали шесть домов. Конечно, те, в которых хозяева постоянно не жили, а приезжали только на выходные. Выносили все подчистую: начиная с техники и заканчивая посудой. Если учесть, что большинство жителей поселка звезд с неба не хватало, то вторжение чужаков на их территорию было серьезным ударом не только по психике, но и по кошельку. Пострадавшие горевали и подсчитывали убытки. Счастливчики, чьи дома остались нетронутыми, обсуждали необходимость поставить решетки, завести сторожевых собак и поднять зарплату охранникам, чтобы они не только смотрели футбол в своей сторожке, но и периодически совершали обход по темным улицам. Даже самые экономные теперь соглашались с тем, что уличное освещение должно гореть всю ночь. Самые смелые обещали поймать «ворюг и надрать им задницы, потому что от милиции толку никакого».
– Запишут в висяк, и все дела.
– Даже искать никого не будут.
– Зачем вы так? К нам три раза приходили, опрашивали.
– Только время тратят. Профессионалам и одного раза хватило бы.
Царила общая атмосфера смятения и недоверия.
– А вдруг свои?
– Да что вы такое говорите?!
– Что думаю, то и говорю.
Говорили многие и многое. Дальше разговоров дело, как обычно, не пошло. На охранников никто не надавил, добровольных дружин не организовал. На следующей неделе обокрали еще два дома, а еще через выходные мне сообщили, что банда воров задержана при попытке ограбления нашей дачи, и попросили приехать на место происшествия. Мы с мужем, конечно, бросились в поселок. При встрече сразу же начали горячо благодарить полицейских, но те только отмахнулись:
– Бабульку вашу благодарите. Отчаянная!
– Бабульку? – Мы недоуменно переглянулись.
– Ну да, соседку. Она шум услышала и, недолго думая, пальнула из двустволки в воздух, а потом этих красавцев на прицеле держала, пока уж мы не подоспели. Воришками-то пацаны деревенские были, вот они перетрухали, когда бабку с ружьем увидели. Один так и сказал: «Она в халате черном с капюшоном, вдоль лица космы седые – ну чисто смерть!»
Теперь, конечно, мы не могли обойтись без личной благодарности соседке. Купили коробку хороших конфет, фрукты и отправились в гости. Антонина усадила пить чай, муж вежливо, но категорично отказался. «О чем говорить со старушенцией?» А я задержалась, считая, что нам есть чему поучиться у этой женщины. Не знаю, как хватило храбрости, но я прямо спросила:
– Как вам все удается: дорога, пруд, теперь вот преступников поймали? Вы очень смелая! Мне бы такой характер!
– Характер… – уже привычные искры в ее глазах неожиданно погасли. – Тонька – железный характер – вот как меня называли в детдоме.
Через два часа и три выпитых чашки очень вкусного травяного чая я узнала цену этому характеру.
Закаляться он начал еще в детдоме. Бывают, наверное, такие учреждения, где дети живут дружно и не борются за место под солнцем, но там, где росла Антонина, им приходилось не жить, а выживать. Предметом ссор и даже жестоких драк становилось буквально все: лишний кусок хлеба, лучшая кровать, присланный кем-то гостинец, внимание воспитателя. Тоня отвоевывала себе более или менее спокойное существование умением давать сдачи и никогда не ябедничать на своих обидчиков. С ней считались, пожалуй, даже уважали, но ни о какой дружбе в таких условиях и речи, конечно, быть не могло. Все воспитанники детского дома мечтали только об одном: уйти оттуда, чтобы наконец зажить другой жизнью – обрести профессию, дружбу, любовь. Это мало кому удалось, потому что если ребенка с детства превращают в волчонка, то вырастет он скорее всего волком, а не человеком.
Тоне Елисеевой повезло. У нее, в отличие от других, была еще одна, конкретная, цель: девочка хотела стать врачом. Пятилетней она наблюдала, как соседка по комнате – Наташка Порываева – металась в бреду и нянечки тихо шептались о том, что не жиличка и скорее бы уже отмучилась. Наконец приехала «Скорая». Хмурые люди в белых халатах долго колдовали над Наташкой: делали уколы, вставляли трубочки – а потом, сообщив, что надежды мало, увезли ее в больницу. Через два месяца девочка вернулась: похудевшая, похожая на прозрачный стебелек, но живая. Взрослые говорили: «Чудо. Божья милость». А Тоня сразу поверила в то, что Наташку спасли врачи, и захотела стать одной из них. Ее не одолевали идеи о спасении человечества – слишком большим был к нему счет у маленькой девочки, преданной сразу же после рождения неизвестными родителями, отказавшимися от нее. Возможно, отец погиб на фронте, а мать побоялась оставаться одна с маленьким ребенком на руках. Тоня не интересовалась. Знала, что из отказников, да и ладно. Она считала людей, способных победить смерть, самыми сильными на земле, а кто, как не врач, зачастую побеждает в этом сражении.
Конечно, ни в какой медицинский детдомовская девочка не поступила, несмотря на государственные льготы и доброе отношение экзаменаторов. И дело было не в отсутствии связей и протекций, а в банальной нехватке знаний по химии и биологии. Знаний этих никто давать не собирался: комната в коммуналке, старенький чемоданчик с вещами и три варианта распределения от государства – ткацкая фабрика, цех керамического завода или пекарня. Выбирай – не хочу. Нет, Тоня не считала эту работу плохой или позорной, просто она мечтала о другом. Ума хватило сообразить, что ни ткани, ни керамика, ни даже хлеб никак не могут способствовать исполнению ее желания. Уже через день, наплевав на бумаги, Тоня стояла в кабинете главврача районной больницы и горячо твердила:
– Персонала не хватает, везде говорят. Возьмите в санитарки. Судно поставить – много мозгов не надо.
– Да кто ж мне разрешит тебя взять?
– Вы запрос напишите, комиссия меня вмиг к вам отправит. Булки печь желающие найдутся, а дерьмо выносить вряд ли.
– А тебе-то зачем все это? Не наелась еще дерьма?
– У меня резервуары большие. – Тоня никогда не лезла за словом в карман. Нахальство с отчаянностью кипели в ней гремучей смесью и пробивали дорогу к желаемой цели.
Запрос был отправлен, она получила место и небольшое жалованье, которого хватало на булку с маслом и тарелку супа. Большего ей не хотелось. Желудок привык голодать, а сытость могла позволить расслабиться и остановиться на достигнутом. Тоня останавливаться не собиралась. Она совала нос во все: как ставить уколы и капельницы, как правильно щупать живот, как делать перевязки. Ее не подпускали, но объясняли старательно – не жалко. А она тренировалась на подушках, на мягких игрушках, на старых, выброшенных на помойку куклах и просила у судьбы дать ей шанс. Он представился в лице старичка, которому резко стало плохо ночью, как раз тогда, когда Тоня вынимала судно из-под его соседа. Тоня бросилась в сестринскую, но там оказалось пусто: у дежурной сестры был роман с врачом другого отделения, куда она наверняка и отправилась, а остальные дежурные врачи закатились на пятый этаж в травматологию отмечать очередной день рождения. Мысль пронеслась молниеносно: пока она позвонит, пока они спустятся, может оказаться поздно. На свой страх и риск Тоня сама сделала пациенту нужный укол. Уже через несколько минут состояние больного стабилизировалось, а на утреннем обходе о подвиге санитарки его соседи по палате торжественно доложили врачам. Тоне объявили строгий выговор за самоуправство, благодарность за спасение человеческой жизни и дали рекомендацию в медучилище. Возвращенный к жизни старичок тоже не забыл о девушке: то угощал шоколадкой, то старался сунуть какую-то мелочь, то просто ласково гладил по руке. В конце концов попросил Тоню после выписки ухаживать за ним. Жили они недалеко друг от друга, особого труда в том, чтобы несколько раз в неделю зайти к пожилому человеку, помочь по хозяйству, она не видела, так что согласилась быстро. А согласившись, вновь оказалась на линии фронта.
