– Это кто же настоящий-то барин? Ты?
– А хотя бы и я!
– Ха-ха-ха, ха-ха! Барин! Гога Владин – барин! – захохотали мальчики. – Ну, прыгай, барин, покажи свое искусство!
Гога отступил несколько шагов назад, отсчитал раз, два, три и бросился вперед. Прыжок и… отчаянный визг Кудлашки. Какая-то темная куча, хохот мальчиков… и сконфуженный Гога встал с пола, или, вернее, с Кудлашки, о которую он запнулся по дороге, и, прихрамывая на одну ногу, поплелся в угол.
– Барин посрамлен! Провалился барин! Ай, да Гога! Ай, да хвастун! – закидали его насмешливыми восклицаниями мальчики.
Один только графчик Никс не смеялся. Они с Гогой были приятелями и всегда стояли друг за друга горой. Никс подхватил Гогу под руку. Гога жаловался товарищу на «злых мальчишек» и собирался неистово зареветь. Реветь, однако, ему не пришлось…
Глава XIX
Кар-Кар, Жираф и Макака
Дверь распахнулась. Вошли трое. Один был уже знакомый Миколке Карл Карлович, или просто Кар-Кар, как его звали мальчики; другой – высокого роста щеголеватый смуглый человек в белом костюме, с ярко-красным галстуком и в высоком-превысоком воротничке. Это был учитель-француз месье Шарль. Шея у француза была длинная-предлинная. За эту-то шею мальчики и прозвали его «Жирафом». Но больше всего привлек внимание Миколки третий человек, вошедший с двумя остальными. У него были чрезвычайно длинные руки, покрытые волосами, и коротенькие ноги с огромными ступнями. Мальчики нередко говорили, что в сапогах этого странного волосатого человека можно было с успехом кататься по реке как в яликах
[14]
. Но что было удивительнее всего, так это лицо длиннорукого. Оно все сплошь заросло огромной густой бородой. Борода эта шла чуть ли не от самых глаз, маленьких, зорких и добрых. Кроме глаз, на лице этого человека, сплошь покрытого волосами, красовался еще нос, немного сплющенный на конце, с очень широкой переносицей. Доброго волосатого человека прозвали «Макакой», по названию обезьяны, на которую он будто бы походил. Это был директор пансиона
[15]
для мальчиков, Александр Васильевич Макаров, чудеснейшее по доброте и чуткости существо в мире.
Лишь только он вошел в комнату, как мальчики все столпились на середине ее и незаметно подтянулись в один миг. Только Миколка по-прежнему продолжал преважно восседать на комоде, болтать ногами и самым спокойным образом заниматься чисткой своего носа.
Александр Васильевич удивленно взглянул на мальчика, потом обвел всех пансионеров
[16]
пристальным взглядом и строгим голосом спросил:
– Кто из вас шалил?
– Лил! – неожиданное эхо донеслось из последних рядов.
– Не сметь передразнивать меня! – топнул ногой господин Макаров.
Несмотря на свою доброту, Александр Васильевич был очень вспыльчив.
– Ня, ня, ня, ня! – тихо, но отчетливо ответило эхо.
– Молчать!
– Ать, ать, ать!.. – не сдавалось эхо.
– Я вам задам! – окончательно вышел из себя директор, сердито топая ногой.
– Ам, ам, ам, ам! – залаяло эхо.
Месье Шарль нахмурился, покраснел, подошел к директору и шепнул ему что-то. Директор тоже покраснел и, оглядев внимательным взором мальчиков, произнес строго:
– Витик Зон, это ты! Я узнаю тебя, бездельник!
– Право же не я, Александр Васильевич, не я, а эхо… Вы кричите, а эхо передразнивает. Это уж всегда так бывает, что эхо повторяет, уверяю вас, – самым невинным образом ответил Витик.
– Не смей меня морочить, ты, шалопай (это было любимое слово Александра Васильевича), – прикрикнул на него директор. – А ты, там, тот, на комоде, слезай сейчас! – обратился он через головы остальных мальчиков к Миколке. – Сейчас же слезай… Больные не сидят на комодах, а лежат в постелях. Понял? – заключил директор самым суровым тоном, какой только имелся в запасе у этого доброго человека.
Но Миколка не двигался. Он по-прежнему сидел на комоде, болтал босыми ногами и во все глаза глядел на странного заросшего волосами человека, какого он в своей жизни еще не видел.
Все в этом волосатом человеке было чудно и диковинно для Миколки: и заросшее лицо, и длинные руки, и нос пуговкой, и узкие щелочки-глаза.
Месье Шарль видя, что мальчик не двигается, подошел к нему, взял за руки и потянул с комода.
– Гав! Гав! Гав! – неожиданно залилась Кудлашка и, кинувшись к французу, свирепо оскалила зубы.
Жираф побледнел. Он заметно испугался.
– Ах, ти, дрянной собашенк… Кусят меня хошеть!.. Пошель… пошель, дрянной собашенк! – закричал он на расходившуюся Кудлашку.
Но «дрянной собашенк» и не думал уходить. Он уселся у ног Миколки и продолжал показывать зубы.
Глаза директора, внимательно и зорко оглядывавшие комнату, остановились между тем на грязном, запятнанном одеяле, покрывавшем постель.
– Кто запачкал одеяло? – произнес он, стараясь придать суровое выражение своим добрым глазам.
Молчание.
– Кто запачкал одеяло, я спрашиваю? – еще строже повторил вопрос Макака.
Опять молчание.
– Кто же, наконец?…
Мальчики молчат. Смотрят и молчат.
– Если сейшась ви не назваль ваш директор тот, кто пашкаль одеяль, все мальчик будут остафлен сегодня без ужинь! – сердито закричал месье Шарль, сверкающими глазами обводя разом притихших пансионеров.
Это была серьезная угроза. Остаться без ужина неприятно, а выдать собаку жалко. Чего доброго, ее прибьют или выгонят из дома.
Кудлашка всем нравилась. С ней успели подружиться. Выдать ее было немыслимо. Вдруг чей-то тоненький голосок пискнул неожиданно:
– Александр Васильевич, это сделали не мы, а… собака…
Графчик Никс не докончил своей фразы, потому что Витик Зон, находившийся подле него, изо всех сил ущипнул его за руку.
– Вот тебе, не шпионь! – прошептал голос Витика под самым его ухом.
В ту же минуту стройный Алек выпрыгнул перед грозные очи своего начальства и сказал:
– Это сделал я, господин директор!
За ним выскочил Витик Зон.
– И я тоже! – произнес он.
За Витиком Антоша Горский.
– И я! И я тоже!
– И я, Александр Васильевич!
– И я!
– И мы!
– И мы тоже!
Павлик Стоянов, Вова Баринов, близнецы Тото и Ноно Вогурины, Миля Своин – словом, все мальчуганы, кроме Никса и Гоги, смело называли себя, выскакивая вперед. Им было жаль собачонку, такую умную и веселую, а вдобавок еще и героиню, так как это она вытащила из воды смешного златокудрого мальчугана. И, не сговариваясь между собой, мальчики решили отстоять Кудлашку.
