– Guten Morgen
[20]
, Карл Карлович!
Немец кивнул и улыбнулся. Он был в очень хорошем настроении духа, хотя на голове его по-прежнему сидел злополучный парик с дыркой, так как Кар-Кар не захотел воспользоваться деньгами, «принесенными орлом с неба». Деньги эти по-прежнему лежали нетронутыми на столе Карла Карловича. Но погода снова установилась хорошая, теплая, и лысина немца под рваным париком не чувствовала холода. Кар-Кар кивал, улыбался, по своему обыкновению, сидя между мальчиками, и терпеливо ожидал, когда Авдотья принесет самовар. Даже пролитый сливочник и подмокшие крендели не могли особенно испортить его светлого настроения.
– Ай-ай! – произнес он только и показал на пятно толстым пухлым пальцем.
Он хотел еще что-то сказать, но не успел. Вошел директор.
Александр Васильевич тоже был в отличном расположении духа. Через три дня должен был праздноваться день рождения его любимицы Жени, и добрый дядя решил позабавить свою проказницу на славу. А когда являлась возможность позабавить Женю, Александр Васильевич расцветал, как тюльпан. Его заросшее волосами лицо сияло, глаза блестели довольством.
Он кивнул пансионерам, улыбнулся им и весело крикнул:
– Здорóво, мальчики!
И, все еще продолжая сиять, с протянутой рукой пошел навстречу Карлу Карловичу.
Карл Карлович вскочил со своего места и поспешил в свою очередь приветствовать директора. Оба сияли и улыбались при этом. Наконец они остановились посреди комнаты друг перед другом. Кар-Кар прижал левую руку к сердцу, шаркнул толстой, неуклюжей ножкой и, пожимая правой рукой протянутую руку Макарова, проговорил, как только мог вкрадчиво и умильно:
– Принесите нам самофар!
– Что-о-о?!.
Всякое сияние разом исчезло с лица Александра Васильевича. Он даже подпрыгнул на месте, и лицо у него побелело так, точно кто-то по ошибке мазнул его мелом.
Кое-кто из пансионеров фыркнул в кулак. Другие сидели с разинутыми ртами и предвкушали нечто очень интересное, что должно было случиться сию минуту.
Кар-Кар, ничего не подозревая, еще крепче сжал руку директора и, тряся ее так сильно, как только мог, произнес, задыхаясь от восторга, вторую фразу:
– Фам гофорят! Слюшаться!
Александр Васильевич подскочил на этот раз, как мячик, и с силой вырвал руку из ладони Вейса. Теперь его лоб, нос и части щек, не покрытые бородой, сделались красными, как свекла.
– Вы с ума сошли? – сорвалось с его трясущихся губ.
Но Кар-Кар только замотал головой, отступил назад и, прижимая на этот раз уже обе руки к сердцу, произнес, совсем замирая от избытка счастья:
– Ви плохой слюга.
И, довольный своими успехами в русском языке, медленно отступил к столу.
Директор вспыхнул. Потом побледнел. Потом стал снова красный, как мак на огороде. Ему в голову не пришло, что Кар-Кар просто повторял заученные русские слова, не понимая их настоящего смысла. Он даже забыл, что Кар-Кар не понимает по-русски, и, в ответ все еще улыбающемуся немцу, произнес резко, наполовину по-русски, наполовину по-немецки:
– Господин Вейс, я этого не потерплю! Вы меня оскорбили перед всем пансионом… Прошу вас сегодня же оставить пансион… Чтобы духу вашего не было в моем доме!
И директор пулей вылетел из столовой.
Глава XXXI
Гроза собирается
Мальчики притихли. Никому и в голову не приходило смеяться. Они поняли, что шутка Витика оказалась очень нехорошей. Карл Карлович после ухода директора вскинул глаза на Витика, весь бледный и дрожащий.
Витик не выдержал этого взгляда и опустил взор. Карл Карлович проговорил, обращаясь к Витику, какую-то длинную немецкую фразу, зарыдал и выбежал из столовой, отчаянно махнув рукой.
Мальчики сидели совсем уже тихо, как мышки, не двигаясь, не шевелясь. Витик Зон опомнился первым. Он упал на руки головой и горько заплакал.
– Не бойся, Витик, мы тебя не дадим в обиду, – произнес Павлик и обнял товарища. – Скажем, что мы все научили тебя сделать это. Понимаешь? Накажут всех, а не тебя одного…
– Ах, Па-авлик, – всхлипывал маленький шалун, – пусть лучше… меня накажут… Пу-усть прибьют, то-олько… бы… бы… Кар-Кар остался…
И бедный Витик зарыдал еще громче, еще мучительнее.
– Как он плакал бедный Кар-Кар! Я думал, у него сердце разорвется! – закричал Вова Баринов, сам едва удерживая слезы.
– Бедный Кар-Кар! Ведь он, в сущности, добрый и никогда нас не наказывал. Не то что Жираф! – повторил еще печальнее Бобка Ящуйко.
– Право, мне жаль несчастного, – прошептал Арся Иванов чуть слышно.
– Что он сказал, Витик, по-немецки, когда уходил отсюда? – робко осведомился Миля Своин.
– Да, да, что он сказал, Витик? – так и кинулся к проказнику Антон Горский.
– Он сказал… он сказал… что мы самые бессердечные мальчики в мире… что мы оставили его без хлеба и… и… и что… что он не сможет теперь найти себе места, потому что не умеет говорить по-русски…
И Витик громко зарыдал.
Все стихло. Авдотья принесла самовар и снова унесла его, потому что пансионеры единогласно отказались от чая. Унесли и хлеб, и масло. Никому и в голову не приходило есть.
Вдруг в столовую ураганом ворвалась Женя. Ее хорошенькое личико было бледно. Серые глаза сумрачны и печальны. Она, видно, бежала со всех ног, потому что очень запыхалась и с трудом переводила дыхание.
– Рыцари! – закричала она своим звонким, теперь однако совсем не веселым голоском. – Я «оттуда»! Сейчас только… Слушайте… все узнала…
– Что ты узнала? Что? Что? – так и встрепенулись рыцари, в один миг повскакав со своих мест и окружая Женю. – Что ты узнала, Женя? Да говори же, говори скорее!
Женя обвела всех быстрым взглядом, потом вскочила на стул, оттуда на стол, с которого уже успели взять посуду и скатерть, и произнесла мрачным тоном:
– Кар-Кар уложил свой чемодан…
– Ах! – вырвалось из груди двадцати мальчиков.
Женя помолчала немножко и произнесла с расстановкой, как бы желая, чтобы слова ее произвели еще большее впечатление:
– Но Кар-Кар не уедет…
– Ах!..
Это «ах» было больше похоже на вздох облегчения и радости.
– Кар-Кар остается, – тем же мрачным тоном произнесла Женя. – Но уезжает… другой… уезжает отсюда совсем…
– Кто уезжает? Говори, Женя! – снова заволновались мальчики.
– Витик Зон, вот кто уезжает! – печально заключила девочка. – Дядя решил исключить его из пансиона и вернуть родителям, если не найдется другой, который скажет, что это он научил Витю проделать такую шутку…
