– Ты не можешь ставить меня перед таким выбором.
– Могу. Мне нужна поддержка, я на грани, я устала бороться.
– Если ты борешься одна, возможно, пора перейти на другую сторону.
Она испытующе смотрит на меня, приподняв бровь. Я снова встаю.
– Я не борюсь одна, перестань, пожалуйста, – срываюсь я.
Чаша терпения переполнена, хотя я все еще пытаюсь держать себя в руках.
– Я никогда не приму его.
И я понимаю: она действительно никогда не примет Хардина.
– Тебе не нужно его принимать или любить, но ты не должна ввязывать в наши отношения других людей, включая отца. Это была твоя ужасная ошибка – рассказать ему о пари.
– Твой отец обязан знать, что он натворил.
Она не понимает! Черт побери, она так ничего и не поняла. Голова сейчас лопнет, чувствую, как пульсируют вены на шее.
– Хардин делает для меня все, по крайней мере старается. До меня он и не знал чего-то лучшего.
Мама молчит. Она даже не смотрит на меня.
– Что, все? Ты выбираешь второе? – спрашиваю я.
Она пристально смотрит на меня и молчит. Все, о чем она думает, можно прочитать по темным кругам под глазами. От былого румянца не осталось и следа, только щедро нанесенный розовый тон на скулах.
В конце концов она выдавливает:
– Я постараюсь принять твой выбор, по крайней мере… попытаюсь.
– Спасибо, – благодарю я.
На самом деле не представляю, что делать с этим… перемирием. Я не настолько наивна, чтобы верить ее словам, по крайней мере, пусть подтвердит действиями, но как бы там ни было, приятно чувствовать, что с плеч упал еще один камень.
Мы обе встаем. Она возвышается надо мной на своих десятисантиметровых каблуках.
– Как ты намерена поступить с отцом?
– Не знаю.
Разговор о Хардине выбил меня из колеи, и отец ушел на второй план.
– Ты должна заставить его уехать, нечего вешать тебе лапшу на уши и пудрить мозги.
– Он ничего такого не делает! – снова взрываюсь я.
Каждый раз, как только наши отношения налаживаются, она все портит.
– Да, конечно, а ничего, что его разыскивают какие-то люди из-за долгов? Хардин мне рассказал об этом.
Зачем он это сделал? Я понимаю его тревогу, но мама в любом случае не тот человек, которому можно об этом говорить.
– Я не собираюсь его выгонять, это не мой дом, да ему и идти некуда.
Мама закрывает глаза и качает головой вот уже в десятый раз за двадцать минут.
– Тереза, перестань исправлять людей, иначе ты проведешь остаток жизни, занимаясь только этим и теряя время. Нужно начинать жить самой, даже если твои старания пока увенчиваются успехом.
– Тесса? – раздается голос Хардина.
Он открывает дверь раньше, чем я успеваю ответить, и мгновенно считывает по моему лицу всю ситуацию.
– Ты в порядке? – спрашивает он, совершенно не обращая внимания на мать.
– Да, – отвечаю я, испытывая дикое желание броситься к нему на шею и обнять, но сдерживаю порыв во спасение бедной женщины, для которой сегодня достаточно воспоминаний.
– Я ухожу. – Мама хмуро оправляет платье.
– Отлично. – Ответ Хардина в попытке защитить меня звучит грубо.
Я умоляюще смотрю на него, призывая помолчать. Он закатывает глаза, но ничего не говорит. Мать демонстративно обходит нас и направляется к выходу. От стука каблуков у меня раскалывается голова.
Беру Хардина за руку, мы оба молчим. Отец пытается заговорить с матерью, но она отмахивается.
– Ты без пальто? – неожиданно спрашивает он.
Удивленная, как и я, вопросом, мать отвечает сквозь зубы:
– Без пальто. – И поворачивается ко мне. – Я позвоню завтра, скажем… в… это же время?
Хоть какой-то прогресс. Это был вопрос, а не требование.
– Хорошо, – киваю я.
Она уходит не попрощавшись. Я и не сомневалась.
– Эта женщина сведет меня с ума! – восклицает отец, возмущенно взмахивая руками, как только за ней закрывается дверь.
– Мы ложимся спать, если кто-нибудь еще придет, не открывай, – бурчит Хардин отцу и тянет меня в спальню.
Я как выжатый лимон, едва стою на ногах.
– Что она сказала?
Хардин снимает толстовку через голову, кидает в меня и ждет, пока я подниму ее с пола.
Я рада поскорее скинуть с себя одежду и вместе с лифчиком стягиваю черную рубашку со следами засохшей крови и жирными пятнами. Знакомый запах Хардина будоражит.
– Больше, чем за всю мою прежнюю жизнь, – признаюсь я.
В голове до сих пор каша.
– Что-то из того, о чем вы говорили, поменяло твое отношение ко мне?
В его глазах возникает страх. Похоже, у Хардина был аналогичный разговор с отцом, и мне непонятно, почему отец такого же мнения, что и мама, если она обвиняет его в том, что он разрушил и ее, и свою жизнь.
– Нет, – отвечаю я, снимаю брюки и вешаю их на стул.
– Ты уверена? Ты уверена, что мы не повторяем их… – начинает Хардин.
– Уверена. Мы – не они, – останавливаю его я.
Не хочу его грузить. Не сегодня.
Хардина мои слова явно не убеждают, но стараюсь не акцентировать на этом внимание.
– Как я должен поступить с твоим отцом? Чего ты хочешь? Мне его выгнать?
Он садится, прислонившись спиной к спинке кровати, а я подбираю с пола его грязные джинсы и носки. Хардин убирает руки за голову, обнажая свое стройное тело, покрытое татуировками.
– Нет, пожалуйста, не выгоняй его.
Я запрыгиваю в кровать, и Хардин тянет меня к себе на колени.
– Не буду, уж точно не сегодня, – заверяет он меня.
Я пытаюсь улыбнуться, но безуспешно.
– Я запуталась, – признаюсь я, уткнувшись ему в грудь лицом.
– Могу помочь.
Он поднимает свои бедра, сталкивая меня вперед, я опираюсь на ладони, чтобы удержаться на его груди.
– Конечно, можешь, если представить, что все проблемы – это гвозди, а твой единственный инструмент для их решения – молоток, – закатываю я глаза.
Он хитро улыбается:
– Хочешь, чтобы я тебя простучал?
Хардин берет меня за подбородок своими длинными разбитыми пальцами, прежде чем я раскритикую его дурацкую шутку. О, как я хочу его, несмотря на критические дни! Знаю, Хардину тоже на это наплевать, его это никогда не смущало.
