– Отчего вы такая грустная, мадам? – говорю.
– Ах, – говорит, – не спрашивайте! У меня такое горе было, такое горе…
– Какое горе, мадам, – говорю я ей, – помогать в горе – это моя вторая профессия.
– Нет, – говорит, – никто не может мне помочь… У меня любимый муж умер…
– Когда, – говорю, – это несчастье вас постигло?
– В прошлом году, – говорит.
– Мадам, – говорю, – в наше время приятно видеть женщину, которая так убивается по своему покойному мужу. Таких женщин, во всяком случае в ближайшем окружении, нет… Но вы еще молоды, еще красивы, не надо замыкаться в горе… Чуть-чуть расслабьтесь, и вам легче будет…
– Если б вы знали, – говорит, – какой это был человек!
И, оживляясь, начинает рассказывать про своего мужа. Оказывается, он был самый справедливый прокурор, самый честный человек и самый хороший семьянин.
Наверно, так оно и было. Но зачем мне все это рассказывать? У меня совсем другие мысли в голове. Я сам мужчина, слава богу, с достоинствами, и у меня свое самолюбие есть. Нет, думаю, надо попробовать снова перекантоваться на хозяйку, здесь номер не проходит. А между прочим, как только она заговорила про своего мужа, лицо ее оживилось, глазки заиграли, так что даже со стороны все заметили.
– Ваш друг – просто чудо, – говорит хозяйка кэпу и как-то странно смотрит на меня, – наконец ему удалось развлечь мою милую соседку…
Эта женщина, оказывается, жила рядом с нашей хозяйкой. И хозяйка, танцуя с кэпом, заметила, что моя партнерша здорово оживилась. Но то, что она оживилась, вспоминая своего умершего мужа, этого она не знала.
А я думаю: чего это она на меня так странно посмотрела. Может, клеится? Снова садимся, снова беру в руки застолье. Кушаем, пьем, шутим, и вижу, хозяйка на меня как-то странно поглядывает и, когда я начинаю шутить, первая смеется. А прокурорша опять погрустнела. Видно, некому рассказывать про своего прокурора. Ну, думаю, на меня тоже больше не рассчитывай.
Снова танцы-шманцы. Я беру хозяйку. Муж красули берет фиксатую, этот тип берет красулю, хотя видно, что им обоим до смерти хочется танцевать друг с другом.
Я, значит, танцую с хозяйкой, а она льнет ко мне, ну как тебе сказать, просто обтекает меня как теплый душ. Все, думаю, отступать дальше некуда, стою насмерть, как Мамаев курган.
– Ну как вам понравилась моя соседка? – спрашивает меня хозяйка.
– Да что ж, – говорю, – женщина хорошая, но все время про мужа рассказывает. Конечно, верность памяти мужа – хорошее дело, но тогда зачем приходить развлекаться в компанию.
– Это я ее уговорила, – отвечает хозяйка и снова прижимается ко мне, а я уже от страсти полумертвый, вроде того прокурора.
– Я ваш раб, – шепчу хозяйке, – вот моя жизнь, делайте со мной, что хотите.
– Если б я могла выбирать, – говорит она и смотрит мне в глаза, – я никого, кроме вас, не выбрала бы…
– Но почему? – взревел я шепотом. – Вы свободная женщина, а если кто проходу вам не дает, предоставьте это мне, и он забудет не только ваш прекрасный облик, но и собственное имя.
– Ах, – говорит она, – если б дело было в нем!
– Тогда в ком? – спрашиваю.
– Дело во мне, – вздыхает она, – я, к несчастью, влюблена…
– В кого, мадам, – говорю я, – назовите этого счастливца…
– Я вам, – говорит, – назову, потому что вы мне нравитесь, но вы мне помогите..
Ты же знаешь – я рыцарь, то есть человек, способный делать хорошее, даже когда это ему невыгодно.
– Все, что в моих силах, – говорю.
– Я влюблена в прокуроршу, – шепчет она мне и глазами показывает на нее.
Я закачался, как боксер после хорошего крюка. Господи, думаю, есть здесь хоть одна натуралка?!
– Как, и вы тоже, мадам? – спрашиваю, еле-еле ворочая языком.
– Уже два месяца, – говорит, – я по ней сохну. С тех пор, как она выбралась жить сюда.
Ага, кумекаю я про себя, она влюбилась в прокуроршу, а этим дала отставку.
– А что прокурорша? – спрашиваю.
– Она невинная, – говорит, – она ничего не понимает… Все про своего прокурора рассказывает.
– Так чем же я вам могу помочь, мадам? – спрашиваю.
– Говорите ей обо мне что-нибудь хорошее. Я еще вам тоже когда-нибудь пригожусь…
– Постараюсь, – говорю, – но вы сами понимаете, как мне трудно уступить вас да еще ей.
Снова садимся к столу, и я снова обязан его вести как тамада. Но куда вести, кого вести – все чокнутые Одна прокурорша еще кое-как держится, и ту я вынужден уступить хозяйке. Но ты же знаешь меня, раз я дал слово – железно держу его. Подымаю тост. Даже не знаю, откуда слова берутся. Тост, конечно, за хозяйку, за ее гостеприимный дом, за ее сердце, сказал я, вобравшее в себя ум всех этих книг и нежность всех этих ковров. Без дураков, здорово сказал, хотя про себя думаю: на хрен мне все эти книги и эти ковры, раз мое дело горит.
Снова заводят радиолу, и я опять танцую с прокуроршей. Осторожно выясняю, что она думает про хозяйку дома.
– Это такая чудная женщина, – говорит, – с тех пор как я переехала сюда, она окружила меня таким вниманием… Она так смягчает мне горе по моему покойному мужу…
– Мадам, – говорю я ей, – вам повезло… Эта женщина единственный человек, который может вам заменить вашего покойного прокурора.
– Да, – говорит, – я ей бесконечно благодарна за ее заботу обо мне, потому что потерять такого мужа, которого потеряла я – это потерять все… Вы даже не представляете, до чего он был честным… Директор гастронома, против которого он вел дело, однажды приносит ему чемоданчик денег. Но он, конечно, отказался. Тогда директор гастронома показывает на свой чемоданчик и говорит: «С этим чемоданчиком я найду себе подходящего прокурора, вот ты себе попробуй найди такого щедрого обвиняемого». И что же, через некоторое время дело передали другому прокурору, а директору гастронома дали другой гастроном, еще лучший. А я в это время сдаю курортникам одну из двух наших комнат, чтобы свести концы с концами. Видали вы такого дурака? Так вот таким был мой покойный муж…
Я понял, что прошибить эту прокуроршу невозможно. Одним словом, вечер этот кончился для меня, как пустой номер, кисловодский воздух. Прокурорша ушла к себе домой, а все остальные остались ночевать у хозяйки. Как они там разместились, ничего не знаю и знать не хочу. Хозяйка принесла мне спальный мешок и говорит:
– Если это вас может утешить, я люблю в нем спать.
Что делать? Разделся, залез в этот спальный мешок, понюхал его с горя, но он почему-то козлятиной пахнул, и я, высунув из него голову, уснул.
На следующее утро мы гуляли по берегу с ружьем. В доме нашлось и ружье. Я думаю, в этом доме все можно было найти, кроме нормальной бабы. Между прочим, кэп подстрелил утку, которая упала в море. Я тут, недолго думая, раздеваюсь и в одних трусах – в море. Ну ты сам знаешь, в раздетом виде я смотрюсь как бог со своей грудной клеткой и бицепсами. Женщины с ума сходят, вода ледяная, а я плыву за уткой, беру ее для смеха в зубы и возвращаюсь на берег.
