Начальник смены тоже посмеялся. Потом сказал:
– Вот такие, бездосмотровые, и возят.
– Бывает. Везли мы как-то посла Геральдики, есть такая
гнусная планетка… Так, идите сюда! Это, это и это в грузовой трюм, во вторую
камеру. Закреплять не надо, я займусь грузом сам.
– А это, – и я вместе с чемоданом качнулся от легкого пинка,
– в камеру хранения, на передержку!
Хотелось закричать. Очень хотелось закричать, пока чемодан
со мной куда-то несли, порой задевая дверные косяки, порой с ругательствами
опуская на пол.
Но я молчал. Стась велел молчать, что бы ни случилось. Я
молчал и даже плакал беззвучно. Я старался держаться как взрослый, как
настоящий мужчина, как фаг.
Вот только снова напустил в подгузник, потому что сил
сдерживаться больше не было.
Глава 4
Я очень не люблю чувствовать себя беспомощным. Особенно
беспомощным физически. Ну, например, когда именно тебя поймает старшеклассник,
которого мелюзга с верхних этажей школы забросала резиновыми шариками с водой,
сунет головой в полный умывальник и подержит так, приговаривая: «Не за то, что
рубашку испачкал, а за то, что чистую воду зря тратите, дурни мелкие!» И
попробуй доказать, что вовсе не шалил, а только стоял рядом и смотрел, когда
рот у тебя под водой, а старшеклассник в два раза выше и сильнее… Или когда
болеешь, причем так сильно, что даже встать сил нет и голова кружится, а
температура такая высокая, что мама не дает посмотреть на градусник, только все
время меняет тебе на бедрах салфетки, смоченные водой с водкой, да еще тихонько
уговаривает отца активировать медицинский пай и вызвать неотложку… а отец
молчит, потому что они как раз собирались завести тебе братика или сестренку, а
если истратить медицинский пай, то… А самое страшное в этой беспомощности, что
ты знаешь: все усилия зря и что ни делай – к лучшему ничего не повернется. И
когда, сдерживая рыдания, объяснишь обидчику, что вовсе не бросал в него шарики
с водой, а только смотрел, – тебя снова сунут головой в умывальник. Как раз за
то, что стоял и смотрел, а не остановил младших. И когда приедет неотложка, то
температура уже упадет, будешь лежать в холодном поту слабый и со звенящей
головой, а мама станет жалобно уговаривать врачей не засчитывать вызов, «Все и
так обошлось, а мы напугались», пока отец не велит ей прекратить унижаться.
Пусть даже родители не попрекнут тебя купанием в холодной воде и простудой, все
равно будешь знать – это твоя вина, что ни брата, ни сестренки не будет.
Сейчас то же самое. Чемодан, в котором я сижу, – это словно
Шредингеровский ящик. Пока я ничего не сделал – непонятно, как именно надо
поступать. Может быть, закричать, чтобы спасти Наташку? Может быть, промолчать,
и тогда Стась вовремя все выяснит и сам все уладит?
Но стоит мне только крикнуть, и Шредингеровский чемодан
раскроется. И тут же выяснится, что я сделал как раз то, что не нужно, все
испортил и всех подставил.
А если я не стану кричать, то меня тоже найдут через
какое-то время. Откроют чемодан, и я узнаю, что надо было кричать, что тогда
Наташку бы спасли, а Стась как-то ухитрился бы все проблемы решить…
Конечно, можно сказать и так, что я просто боюсь взять на
себя ответственность и хоть на что-нибудь решиться. Но я и впрямь давно
убедился, что когда ты совсем беспомощен и не знаешь, как поступить, то лучше
ничего не делать. Тогда вреда будет меньше. Вот если хоть какая-то уверенность
есть, тогда лучше действовать…
Но никакой уверенности у меня не было. Никакой. Только слова
Стася: «Ничего не предпринимайте! Положитесь на меня!»
И я положился. Скрючился в чемодане, глотал слезы,
чувствовал на себе унизительный мокрый подгузник и молчал. Чемодан уже полчаса
как стоял где-то, вокруг было тихо, про него будто забыли. Когда Стась
обкладывал меня одеждой, я удачно положил руку, часы оказались прямо перед
глазами, и я мог видеть время, едва-едва шевельнувшись и надавив носом кнопку
подсветки.
Потом послышался шорох, стук открывшейся и захлопнувшейся
двери, шаркающие шаги. И тихий бормочущий голос, будто человек говорил сам с
собой.
– Нет уж, господа хорошие, так дело не пойдет… так дела не
делаются… Как же без описи на передержку вещи ставить? Заявит ваш мистер Смит,
что у него бриллиант полпуда весом в чемодане лежал, и что тогда? А если у него
в чемодане клетка с любимым хомячком и подохнет животина?
Голос был женский и старый, мне сразу представилась бабушка
лет ста от роду, подрабатывающая к пенсии в камере хранения космопорта. И я
едва не рассмеялся. Вот она, неприкосновенность багажа во всей красе!
Карго-мастер не рискнул посмотреть, начальник смены тоже, грузчики и те
побоялись ставить чемодан под сканер!
Зато старушка, которой уже ничего не страшно, собирается
вскрыть недосматриваемый багаж!
То-то она удивится найденному «хомячку»!
Я немного надеялся, что она ничего не сумеет сделать с
замками. Все-таки там сложный электронный код, нужна специальная ключ-карта…
Надеялся – но одновременно желал того, чтобы чемодан открыли. Все лучше, чем
неизвестность.
Старуха погремела чем-то, потом я услышал щелчок – словно
прижали металл к пластинке замка. Ну правильно, в камере хранения должна быть
электронная отмычка. Забытые чемоданы положено вскрывать.
– Сложный какой, – осуждающе сказала старушка. – Эх,
напридумывали…
Минута шла за минутой. Я подумал, что бич справился бы куда
быстрее. Стоило подумать о нем, как бич тут же шевельнулся, соскользнул с пояса
и удобно улегся в рукаве. Только чем он мог мне помочь? Не стану же я воевать с
бабкой? Или у меня нет выхода и я обязан стрелять?
Додумать я не успел. Над головой щелкнул замок, и сквозь
сложенные на мне тряпки ударил свет.
– Кто ж так вещи складывает! – продолжала возмущаться в
пустоту бабушка. – Все помяли…
Я почувствовал, как ворошат, поднимают тряпки, и повернул
голову. Как раз вовремя, чтобы с моего лица сняли рубашку и я увидел старушку.
Ну, она была не столь старой, как я подумал, но очень и
очень немолодой. Вид у нее был самый мирный, какой только можно представить:
голова повязана клетчатым платком, на носу – старомодные очки, прозрачные – от
плохого зрения, а не от яркого света.
Очки едва не упали с носа, когда бабка вздрогнула.
– Боже правый! – еле слышно произнесла она, хватаясь за
горло, будто ей перехватило дыхание. – Боже пресвятой…
«Не шевелись!» – гаркнул я. Хотел гаркнуть… получилось
почему-то вежливо и просительно: «не шевелитесь…», да еще к тому же совсем
тихо.
– Что? – с интересом спросила старушка.
– Не шевелитесь, пожалуйста, – сказал я уже громче.
