Старушка перекрестилась. И запричитала:
– Кто ж тебя сюда засунул, малец? Что ж за изверг… сейчас я
полицию позову, врача…
– Не надо! – крикнул я. – Стойте! Не надо никого звать!
Будь бабулька отмороженной, она бы нипочем мою просьбу не
исполнила. Но она явно была нормальной. И голосить перестала. Наоборот,
нахмурилась и спросила:
– А уж не сам ли ты… а?
– Сам, – хватаясь за соломинку, сказал я. Заерзал, пытаясь
распрямиться и выбраться из чемодана, но получалось это плохо. – Хотел… на Иней
попасть хотел.
– Пороть тебя некому! – С этими словами старуха схватила
меня за плечи. Руки у нее оказались неожиданно сильные, она легко вытащила меня
из чемодана, и я наконец-то смог осмотреться. Не сразу, правда. Вначале
подергался, распрямляясь, – ноги никак не хотели двигаться, а живот сводило
судорогой.
Чемодан стоял на длинном, навевающем уныние металлическом
столе, занимавшем угол огромной комнаты. Все остальное пространство было занято
стеллажами, а на них, до самого потолка, громоздились чемоданы, сумки, пакеты,
свертки, контейнеры, ящики, тубусы, рулоны, бесформенные узлы. Я увидел даже
пару спортивных велосипедов (со сложенными внутрь рулями и педалями),
двухметровый кусок мраморной колонны (обмотанный упругими амортизирующими
лентами), игрушечный детский автомобильчик (если поднапрячься, даже я бы смог в
него сесть… особенно сейчас), спортивную лодку (внутри – еще какие-то свертки и
весла), статую, изображающую голого мальчика с луком и стрелами (это какой-то
мифологический бог, только я забыл какой, наверное – покровитель охоты).
Чего только люди не тащат с собой между звездами!
– Встать можешь? – сурово спросила старушка, подбоченясь.
Она и впрямь была старой, но крепкой, и от старушечьего у нее был только платок
на голове – а так она носила джинсовый комбинезон и ботинки-докеры на высокой
подошве. Я попытался спрыгнуть со стола – и едва не упал. Стоять можно было
лишь скособочившись, словно дряхлому старику с приступом ревматизма. – Как
такое можно учудить? – продолжала возмущаться бабка. – Голова у тебя работает?
Приключений захотелось? А попал бы в грузовой трюм, что дальше? А поймали бы
тебя? Думаешь, поругали бы и отпустили? Знаешь, что теперь твоим родителям
будет?
– Ничего не будет, – пробормотал я. Ужасно хотелось в
туалет… да что со мной сегодня? – Они умерли.
Гнев старушки мигом сменился жалостью.
– Господи спаси… Да что с тобой, малец?
– Туалет тут есть? – пробормотал я.
– Идем…
Старушка помогла мне дойти до неприметной дверцы в стене.
Перед тем как нырнуть туда, я попросил как можно жалобнее:
– Не говорите никому, что нашли меня! Пожалуйста! Я сейчас
все вам объясню!
Поколебавшись, старушка все-таки кивнула. Почему-то я ей
верил и, не колеблясь больше, нырнул в туалет.
Каким же удовольствием было избавиться от проклятого
памперса!
Я не помню, как носил подгузники в младенчестве, но тоже,
наверное, мечтал отделаться от них.
Когда через минуту я вышел, старушка уже поставила возле
стола два стула. На одном уселась сама, на другой повелительно указала мне.
– Вы никому не сказали про меня? – спросил я на всякий
случай.
– Нет. Садись и объясняй. И… как тебя звать, мальчик?
– Тиккирей.
– И запомни, Тиккирей, будешь врать – я тут же отволоку тебя
в полицию!
Пожалуй, она могла… Я кивнул:
– Я не буду врать. Только поверьте… это все очень запутанно.
– Садись и говори, – строго сказала старушка.
Я сел и стал рассказывать. Вначале – чистую правду. Про
Карьер, про родителей, про то, как я завербовался работать в потоке и удрал с
планеты… Я рассказывал, старушка ойкала и причитала, а я все пытался решить –
когда начать врать?
Рассказать, что мы улетели на Авалон? Про фагов? Да нет,
нельзя… хотя почему-то очень не хотелось врать.
И я начал рассказывать нашу легенду. Про то, как мы с Лионом
прятались в лесу, как вернулись, как родители направили Лиона и меня вместе с
ним в колледж для одаренных детей, но нас там обижали, били, смеялись – и мы
ушли, стали учиться в приюте вместе с трудновоспитуемыми детьми, но там тоже
было плохо, и мы решили вообще улететь с планеты… конечно же – на Иней, самую
передовую и великую планету, родину госпожи президента…
Тут я немного сбился, потому что не знал, говорить про Лиона
или не надо, а уж что делать с Наташкой – вообще было непонятно. Поэтому у меня
получилось так, что мы втроем пробрались на космопорт, нашли оставленный без
присмотра багаж, я забрался в чемодан и меня закрыли, а удалось ли друзьям
где-то спрятаться – я не знаю.
Старушка молчала. Терла дряблую щеку рукой, будто старалась
разгладить морщины. Потом сказала:
– Вот что, мальчик Тиккирей. Сдается мне, что вначале ты
говорил правду, а потом начал врать. Ну, не все было вранье, но половина –
точно.
– Почему? – возмутился я и поправился: – Почему вы так
думаете?
– Я мальчишек знаю. Сама четверых вырастила, о
внуках-правнуках и говорить не стану… Не бывает такого, чтобы мальчишки в
двенадцать лет удрали в лес из дома и целый месяц в дикарей играли.
– Мне почти четырнадцать! – заспорил я.
– Все равно. Врешь ты, и врешь очень неумело. Будто
затвердил наизусть, что станешь говорить.
У меня от страха вспотела спина. Ну и бабка! Что ж ты, дура
старая, делаешь! Не хочу я в тебя стрелять!
– Так что решай, Тиккирей, – продолжала старушка. – Или ты
честно рассказываешь, кто такой и почему забрался в багаж, или я зову полицию.
Вещи-то ты из чемодана повыбрасывал? Где они? А может, ты малолетний воришка и
не зря тебя держали в этом «Ростке»?
– Откуда вы знаете, как он назывался? – спросил я. – Я вам
про это не говорил!
Старушка покачала головой:
– А чего тут не знать? Он один на всю планету, про него и по
телевидению говорят, и в газетах пишут.
Но у меня отбило всякую охоту говорить правду. Я замотал
головой, встал, отошел на шаг:
– Ничего я вам не стану говорить!
– Тогда я вызываю полицию, – сказала старушка. И достала из
кармана комбинезона простенький одноразовый мобильник.
Я даже подумать ничего не успел, только захотел ей помешать
– и бич дернулся в рукаве. Нет, он не стал стрелять – со свистом вытянулся
длинной тонкой лентой и пробил насквозь хрупкий телефон, сделанный из прессованного
картона.
