– Я тоже! У меня папка вообще великий комментатор! Он всё про футбол знает!
Нашёл чем гордиться.
– А мой папа – футболист!
Я даже не заметил, как это прокричал. Весь класс: и столпившиеся рядом со мной пацаны, и болтавшие у парты Айки девчонки – замирает. А потом все дружно смеются. Почти все. Кроме Айки.
– Твой папа – футболист? – Баха держится за живот. – Это где? В мечтах, что ли?
Колька ржёт как лошадь.
– Ты же безотцовщина, – Баха делает жалобное лицо и изображает плач. Снова смех. В ушах гудит, в голове всё тот же бешеный звонарь.
– Мой папа – футболист! Я не безотцовщина! У меня есть папа! У меня тоже есть папа! И он футболист! – кричу, размахиваю руками, бросаюсь на Баху. Меня оттаскивают. Баха начинает меня бить. Я замечаю Кольку и пытаюсь пнуть его ногой. Не достаю. Баха зол. Но я не боюсь. Пусть он выше меня на голову, я не боюсь. Я не безотцовщина!
– А ну-ка разошлись! – мои собственные крики показались мне мышиным писком против крика Раушан Бисеновны, – Это что ещё такое? Быстро по местам!
Все разбегаются по своим партам. Я отряхиваюсь.
– В чём дело? – если Раушан Бисеновна начинает кричать, то с каждой фразой кричит всё громче и громче. Баха сжался. Стал такой маленький, как побитый щенок.
– Раушан Бисеновна, мы разговаривали про футбол, – Канат – громоотвод, он всегда прикрывает Баху.
– И?
– Ну а Димка бросился на Баху.
– А Бахыт язык проглотил от счастья?
[3]
– Раушан Бисеновна вышагивает по третьему ряду. Там, где сидят они: Баха, Кана, Гоголь, Гусь, а теперь ещё и Колька.
– Хусейн! – Гусь задрожал. – Причина драки?
– Ну мы про футбол говорили…
– Я никому не разрешала садиться! – от крика Раушан Бисеновны я соскакиваю со стула. Гоголь и Колька – тоже. – Дальше!
– Ну а потом он, – Гусь кивает в мою сторону, – говорит, что его отец – футболист.
По третьему ряду прокатился смешок. Гусь замолкает. Улыбается. Раушан Бисеновна подходит ко мне.
– Раушан Бисеновна, врать ведь нехорошо. Мы ему сказали, – ухмыляется Баха. – А он драться полез!
– Я не вру! – кричу я, но тут же сжимаюсь. Раушан Бисеновна хлопает ладонью по моей парте.
– Драку начал ты?
– Я не вру…
– Я спрашиваю, драку начал ты? – Раушан Бисеновна кричит мне в ухо, будто я глухой. – Ты или нет?
– Я, – шепчу и снова говорю громко: – Я не вру! Мой папа – футболист!
– Фантазии до добра не доводят, – Раушан Бисеновна идёт к доске. – Кто твой папа, мы спросим у твоей мамы. Сегодня. После урока.
И снова смех на третьем ряду.
– Всем сесть. Открыть тетради. К доске пойдёт Арефьев.
Слёзы вот-вот вырвутся наружу.
– Дмитрий, – Раушан Бисеновна отрывает взгляд от журнала.
– Ой, он плачет, – Кана смеётся. Опять.
– Заткнись, – шипит Айка.
Я срываюсь в бег. Ударяюсь об угол парты, об дверь, но бегу. Прочь! От физики, от этого смеха… На стадион, где играют старшеклассники. Сажусь на скамейку, подальше от поля. Пока реву, близко лучше не подходить.
Здорово быть взрослым! Можно играть в футбол, и никто тебе не запретит. Говорить что угодно, и никто не скажет, что ты врёшь.
– Димка-а-а, – Айка запыхалась, пока добежала до стадиона. Вот только её мне не хватало!
– Дим, не обращай на них внимания. Ты же знаешь, какие они!
Я молчу. Не пристало разговаривать с девчонкой, которая за тобой уже год бегает. Она ведь и на дополнительные ходит ради того, чтоб на меня посмотреть и с подружками пошептаться. А иначе зачем отличнице дополнительные по математике? У неё ведь и так пять!
– Вот я верю, что твой папа – футболист!
Неужели она и в самом деле думает, что я ничего не знаю? Колька почти всему классу рассказал, кто мне на 14-е февраля валентинку без подписи отправил. Даже не смотрю в её сторону. Там на поле – моя жизнь, та, которой мне жить не дают.
– Раушан Бисеновна сказала, чтоб ты вернулся. После занятий она вызовет тётю Таню.
Молчу. А что говорить? Есть ли смысл кричать о несправедливости? Меня, как Зидана, выгнали с поля, даже не дав объясниться. Не поверив ни единому моему слову. А Баха, как Матерацци, вышел сухим из воды. Продолжает матч. Он и после математики будет играть. А я ждать. Маму и её приговора. Очередного. Беспощадного. Хотя куда уже хуже?
Автогол
Дождь зарядил с утра. Раньше я любил дождь. Я поскальзывался, падал, но всё равно играл, играл до последнего. Даже голы умудрялся забивать. Все начинали плакаться, что в такую погоду невозможно играть в нормальный футбол. Откуда ж им знать, что футбол нормальный в любую погоду! А в дождь тем более! Просто препятствий становится больше, они как бы заостряются, становятся какими-то обозлёнными. И мяч выскальзывает, не слушается, и поле превращается в грязевое месиво, и глаза постоянно заливает, но преодолевать такие препятствия на пути к победе – кайф!
Для меня. Так было… Раньше… Все по очереди убегали, а я оставался на поле. Пока Сергей Анатольевич не забирал мяч и не гнал меня домой. Ещё кричал, что заболею.
Я никогда не чувствовал себя так… На душе не кошки скребут – нет! Там голодные львы. Они дерут беспощадно, жадно. Такое ощущение, будто вот-вот всё внутри разорвётся, – бац! – и больше не будет меня.
Почему взрослые так любят кричать? Мама вчера кричала и кричала, плакала и плакала. Она не отлупила меня, как в прошлый раз. Она всего лишь дала мне пощёчину, когда мы шли домой.
– Ты хоть понимаешь, что творишь? Какого чёрта ты удумал драться? Ты зачем говоришь об отце, заставляешь людей смеяться над нами? Тебя кто растил? Кто кормил? Я! Я одна! Ты ещё кого-нибудь видел? Ты мужчину в доме видел? – мама почти кричала, больно дёргая меня за руку. – У тебя нет отца! Запомни это! Нет!
Слова вырвались случайно, я не хотел:
– Но ведь он есть.
Я не заметил, как она замахнулась… Люди оборачивались на меня и на маму, которая твёрдым шагом пошла дальше. Я не стал её догонять. Ужинать тоже не стал. А она не стала меня уговаривать…
По-моему, щека горит до сих пор. Лучше бы отлупила – это не так больно. А по щеке – больно. Не знаю почему. И неуютно в толпе, кажется, что люди смотрят, всё знают, осуждают. А я злюсь. На всех злюсь.
