Эту дорогу чужестранцы почему-то называют Ракитовой. Ее проложили для того, чтобы облегчить путешествия миссионеров. Она тянется вдоль полуострова по меньшей мере миль на шестьдесят и недалеко от Таиарапу, меньшего из полуостровов, сворачивает в узкую долину. По этой дороге ходят туземцы из одной деревни в другую, обходя лесистые ущелья, жуткие пропасти и горные хребты. Я много миль прошел по ней, и мне никогда не надоедало любоваться пейзажем, который постоянно менялся. Но всюду, в равнине ли, в ущельях, на холмах, с одной стороны было ярко-синее море, а с другой – покрытые зеленью вершины гор.
Глава 19
Мы остановились приблизительно в миле от деревни.
У подножия зеленого склона текла горная речка. В одном направлении она тонкими струями впадала в море, в другом – тянулась извилистой блестящей нитью по тенистому ущелью.
На склоне стояла большая овальная хижина с белой тростниковой крышей.
– Калабуса беретани (английская тюрьма)! – крикнул наш проводник.
Хижина была недавно построена и почти непригодна для проживания. Она была открыта всем ветрам. Везде, даже под крышей, росла трава. Единственной мебелью были колодки – два деревянных бруса длиной приблизительно в двадцать футов. Один лежал на земле, а второй сверху, в них через равные промежутки имелись совпадавшие полукруглые отверстия.
Наш сопровождающий сказал, что его зовут капитан Боб. Он оказался очень милым и добродушным человеком… Когда мы вошли в хижину, он заставил нас натаскать охапки сухих листьев и устроить из них ложе. Затем ствол небольшой кокосовой пальмы приспособили в качестве изголовья. Оно было, правда, достаточно жестким (кстати, туземцы вместо подушки пользуются чуркой с выдолбленным углублением, стоящей на четырех ножках, – что-то наподобие скамеечки). Верхний брус приподняли и уложили нас так, что лодыжки очутились в выемках нижнего бруса; верхний опустили; брусы скрепили железными кольцами.
Принесли корзину печеной индийской репы, и всем нам досталось по одной. Затем всех накрыли покрывалом из грубой коричневой таппы и оставили в покое.
Начались оживленные разговоры – матросы гадали, что нас ожидает. Мы с доктором молча лежали рядом. Вскоре ребята крепко заснули. Я легонько ущипнул доктора, но он спал и я больше не тревожил его, решив последовать его примеру.
Я никак не мог заснуть. Осознание того, что невозможно изменить положение ноги, было крайне неприятно. Кроме того, лежать можно было только на спине. Я задремал в таком неудобном положении, и мне приснился кошмар: я собирался выполнять какое-то гимнастическое упражнение. Дернув ногой, я проснулся с мыслью о том, что кто-то пытается утащить колодки.
Когда заалела заря, капитан Боб громко приветствовал нас, освободил от колодок и велел раздеться и выкупаться в реке. Он был один, и мы легко могли бы сбежать. Однако такая мысль, должно быть, не приходила ему в голову; к тому же он относился к нам так хорошо, что нам было бы стыдно совершить побег.
Боб был толст, ростом более шести футов. Он имел небольшое хозяйство – несколько рощ хлебных деревьев и кокосовых пальм, а также грядки индийской репы. Он был знатным обжорой, и один из его друзей рассказывал мне, что туземцы бывали очень недовольны, если он приходил в гости, так как таитяне по обычаю бесплатно кормят всех гостей. За визит он наносил островитянинам такой ущерб, какого не мог бы нанести даже за все праздники. Когда-то он совершил несколько плаваний на китобойном судне и очень гордился своим знанием английского языка. Правда, он знал только крепкие матросские выражения…
Как-то я спросил, сколько ему лет.
– Лет? – воскликнул он, задумавшись. – Много лет… Тысяса лет… Бользе… Бользой селовек, когда капин Тути (капитан Кук) вызел на траверс…
– Ты видел капина Тути…
– Он маитаи (хороший) и знать мой жена.
Я стал доказывать, что в то время Боб еще не родился, и он тут же ответил, что говорил не о себе, а о своем отце, который и правда мог встречать Кука.
Все таитяне говорят, что знакомы с великим мореплавателем. Если собеседник слушает, они входят во вкус и начинают рассказывать об этом бесконечные истории. Что же до несовпадений во времени, то дни и годы для островитян – одно и то же.
После купания Боб снова посадил нас в колодки. Сколько времени нам предстояло здесь пробыть и что с нами сделают, он не знал.
Приближался полдень, и появился Каболка с бадьей отвратительных сухарей. С ухмылкой он сказал, что сегодня нам больше ничего не положено. Поднялся шум, и, на счастье Каболки, закованные матросы не могли его догнать. Мы решили, что не притронемся к сухарям, о чем и объявили островитянам. Те обрадовались и предложили давать нам немного плодов хлебного дерева и индийской репы в обмен на сухари. Мы согласились, и каждое утро отдавали их Бобу и его приятелям. А по приказу Боба я и еще один матрос набирали в роще апельсинов. Сад был великолепен, спелые ароматные плоды, свисавшие с переплетенных ветвей, напоминали золотые шары. Чтобы плоды не бились, Боб, зацепляя ветку жердью, стряхивал их в корзину. А мы, схватив ветку, обрушивали целый град плодов, а затем, усевшись в тени, наедались – и возвращались к товарищам с полными корзинами; за короткое время от апельсинов оставалась только кожура.
Апельсины на Таити мелкие и сладкие. Их не знали до прибытия кораблей Кука. Он завез и инжир, и ананасы, и лимоны. Некоторые бедные туземцы выжимают из них сок и продают морякам торговых судов – он очень ценится как противоцинготное средство.
Приезжие оставили здесь также коров и овец.
Глава 20
Тюрьма была открыта со всех сторон и расположена недалеко от Ракитовой дороги, и все прохожие, конечно же, хорошо видели нас. Поэтому в течение нескольких дней таитяне постоянно приходили к нам и уходили, а мы были вынуждены встречать их лежа, в колодках. Мы были известны на всю округу, жители дальних поселений ходили посмотреть на нас, как в городе на зверей – в зоологическом саду.
Благодаря этому мы смогли хорошо изучить островитян. Грустно было оттого, что среди них так много больных и уродов – это были жертвы какой-то опасной болезни, которая при местном лечении почти неизбежно поражала мышцы и кости. Очень часто встречалось искривление спины, придававшее человеку отвратительный вид, – это было последствие тяжелой формы болезни. Это заболевание, как и многие другие, не было известно здесь до прихода белых, но среди туземцев бывали случаи «фа-фа» – элефантиазиса, недуга, распространенного тут издавна. Эта болезнь поражает только ноги, они распухают иногда до невероятных размеров и словно покрываются чешуей. Казалось бы, заболевшие не могут ходить, однако это не так, они подвижны, не терпят боли и изумительно бодры. «Фа-фа» развивается очень медленно, и нога полностью распухает через годы. Такое впечатление, что обычно эту болезнь вызывает употребление незрелых плодов хлебного дерева и индийской репы. По наследству «фа-фа» не передается; ее не лечат, считая это бесполезным.
Хочу вспомнить одного матроса, которого я видел на Руруту, островке в двух днях пути от Таити. Этот островок очень маленький, и население его почти вымерло. Мы отправили к берегу шлюпку – узнать, не удастся ли достать немного ямса. Когда мы сошли на берег, неподалеку от жалкой церквушки к нам обратился белый человек. Волосы и борода его были не стрижены, изможденное лицо страшно бледно, нога чудовищно распухла. Этот человек жил на острове много лет. Когда появились симптомы, он не хотел верить, что подхватил «фа-фа», и надеялся на скорое выздоровление. Однако вскоре он понял, что единственный шанс поправиться – немедленно сменить климат. Ни один капитан не взял его в команду, а уехать в качестве пассажира было невозможно. Я от всей души сочувствовал ему, но ничем не мог помочь, так как наш капитан оставался глух к мольбам.
