– Зачем спрашивать? – ответил Черный Дан. – Капитан Гай отлично знает, что это наши подписи.
– Молчать! – закричал Уилсон.
Было видно, что он хотел произвести впечатление и прямота старого моряка его раздосадовала.
Некоторое время было тихо. Наши судьи совещались с капитаном Гаем, а мы строили предположения, зачем было читать нам все эти показания. Мы пришли к мысли, что это было сделано для того, чтобы запугать нас и заставить подчиняться. Так и оказалось.
– Вы видите, матросы, – встав, обратился к нам Уилсон, – что приняты все меры для того, чтобы отправить вас в Сидней на суд. Шхуна «Роза» пойдет туда не позже чем через десять дней. «Джулия» отправится в плавание через неделю. Вы снова отказываетесь от выполнения своих обязанностей?
Мы отказывались.
Консул и капитан переглянулись. На лице Гая отразилось разочарование. Взглянув на меня, он приказал подойти. Я приблизился.
– Это вас мы подобрали на острове?
– Да.
– Значит, вы обязаны жизнью моему человеколюбию? И какова же ваша благодарность!
– Вы не правы, сэр. – И я сразу выложил ему все, что знал. – Мне известно, что вы послали шлюпку в бухту, потому что надеялись найти нового матроса, и своим спасением я обязан судну, а не вашей доброте.
Доктор также от души высказался, охарактеризовав капитана Гая двумя меткими фразами – к вящему удовольствию всех матросов.
– Не захватить ли нам и консула с капитаном с собой в тюрьму? – заговорили моряки между собой.
Дело принимало серьезный оборот. Судьи разволновались и стали призывать нас к тишине. Когда все успокоились, Уилсон напомнил о «Розе» и сиднейском суде, а также о том, что до отплытия «Джулии» остается неделя. После этого он отпустил нас – и мы отправились обратно в тюрьму в сопровождении Боба и туземцев.
Глава 24
Через несколько дней нас посетили трое французских священников. До сих пор английские миссионеры прислали нам только какие-то брошюрки, а потому мы решили, что французы гораздо лучше.
Священники поселились недалеко от нас, в замечательно красивом месте. На пологом холме росли хлебные деревья, саванна спускалась к роще кокосовых пальм, а между ними синело море.
На вершине холма стояла построенная из бамбука часовня, увенчанная крестом. Она была простой и очень маленькой. Туземцы из любопытства иногда вечерами заглядывали в щели, любуясь алтарем с распятием, позолоченными подсвечниками и кадилами, но ничто не могло заставить их посещать богослужения. Службы казались им дьявольскими заклинаниями, а священники – злыми колдунами.
Недалеко от часовни стояли уютные хижины, в которых жили священники. Набожные на людях, дома они устраивали развеселые попойки и подолгу не вставали по утрам с постели. К тому же они держали при себе множество молоденьких туземных служанок…
…Двое из пришедших к нам священников были в длинных прямых рясах черного сукна и уродливых треуголках. Третий же был облачен в какое-то подобие шлафрока и соломенную шляпу. У него был яркий цвет лица, красивые голубые глаза, прекрасные зубы и кельтский акцент. Он был ирландец. Его звали отец Мэрфи – это был известный и нелюбимый во всех протестантских миссиях священник…
Отец Мэрфи быстрым шагом подошел к нам и спросил, нет ли среди нас его земляков. Их было двое. Один – шестнадцатилетний парень, рыжий курчавый проныра Пат. Второй – мерзавец Мак-Ги, оказавшийся в молодости на каторге в Сиднее (так, по крайней мере, гласили слухи). Он не имел ни одного положительного качества, которое бы искупало его недостатки, и я тысячу раз жалел о том, что он до сих пор не болтается на виселице. Взглянув ему в глаза, вы сразу же понимали, что это за человек: они мерзко косили и, кажется, подозревали в чем-то друг друга.
Священник остановил свой взгляд на веселом лице Пата и засыпал юношу вопросами. Пат казался ему ниточкой, связывающей его с родиной, – уехав в миссию в молодости, Мэрфи побывал с тех пор в Ирландии лишь два раза. Они долго разговаривали, остальные же французы сказали всего несколько слов на ломаном английском…
Наконец, наши гости попрощались и собрались уходить, но отец Мэрфи вернулся, не пройдя и ста шагов, и спросил, не нужно ли нам чего-нибудь.
– Нужно! – выкрикнул кто-то. – Чего-нибудь поесть!
Отец Мэрфи пообещал прислать нам свежего пшеничного хлеба собственной выпечки – это было большой роскошью на Таити.
Мы осыпали Пата поздравлениями с приобретением такого друга. Теперь его судьба была обеспечена.
На следующее утро француз, слуга священника, принес узелок одежды для Пата и хлеб для всех нас. Все это было очень кстати. А днем появился сам отец Мэрфи и дал Пату множество советов. Он пообещал также поговорить с консулом о его освобождении.
Через несколько дней он снова навестил нас и сообщил, то консул неумолим и согласен дать ему свободу лишь при условии, что тот вернется на судно. Однако молодой ирландец заявил о горячем намерении держаться до конца. Священник больше не настаивал.
На следующий день Уилсон прислал за Патом. В сопровождении капитана Боба юноша отправился в деревню и вернулся только через три дня. Оказалось, что его привели на судно и хорошо угостили в каюте, чтобы склонить к согласию. Когда же поняли, что ничего не добились, сковали ему руки и ноги и посадили в трюм на хлеб и воду. Но ничто не помогло, и он был отправлен обратно в тюрьму.
Внимание отца Мэрфи к Пату пошло на пользу нам всем – особенно после того, как мы превратились в католиков и стали по утрам посещать мессу. Это приводило в ужас капитана Боба. Он грозился не выпустить нас больше из колодок, если мы будем ходить в часовню. Однако угрозы остались угрозами, и каждые несколько дней мы отправлялись к жилищу священника, где нас кормили и давали выпить. Мы с доктором особенно пришлись по душе отцу Мэрфи. Он был неплохим человеком, этот старый ирландец, но были у него и слабости: часто заплетался язык, а походка становилась нетвердой…
Глава 25
Через несколько дней консул снова призвал нас к себе. Церемония повторилась, но ничего не добившись, он отослал нас обратно.
Мы понимали, что Уилсон пообещал своему приятелю Гаю усмирить нас и вернуть ему в подчинение, однако ничто не возымело действия – ни кандалы, ни колодки, ни угрозы, ни показания под присягой. В наших обстоятельствах было очевидно, что серьезных последствий для нас не будет, и мы, полагая, что на самом деле никто никогда не собирался предавать нас суду, от души потешались над тщетными стараниями консула.
Со времени отъезда с корабля мы так ни разу и не видели Джермина, но часто слышали о нем. Будто бы он оставался на борту и жил в каюте с Винером, который навестил его и остался в гостях. Друзья хорошо проводили время, угощаясь вином, играя в карты и устраивая вечеринки с местными дамами. Миссионеры нажаловались на них консулу, и старший помощник получил суровое взыскание. Однако он стал пить еще больше и как-то, будучи очень нетрезв, окликнул проплывавших мимо в пироге туземцев, предложил им подняться на борт и предъявить документы. Те испугались и погребли к берегу. Джермин спустил шлюпку, вооружил Ваймонту и Датчанина тесаками, и они пустились в погоню. Несчастные островитяне вытащили пирогу на берег и с громкими криками помчались прочь, а старший помощник бежал за ними, размахивая тесаком. Собралась толпа, и чужестранца, которого сочли сумасшедшим, доставили к Уилсону. В это время консул и капитан Гай играли в крибидж, а на столе было бренди. Ввели Джермина, он сразу успокоился и стал настаивать на участии в игре и попойке. Консул был почти так же пьян, как старший помощник, а капитан побоялся возражать, и они втроем просидели весь вечер за картами и бутылкой. Задержавших Джермина туземцев отправили восвояси.
