Катю, полную «духа немирна», точнее – духа мирского, испугали и слезы одной некрасивой девочки – Дашиной подруги, которая вышла вперед, чтобы спеть для Даши дуэтом с другой девочкой, и вдруг отвернулась, зарыдала и выбежала из зала. Девочка была не из «ближнего круга» и вряд ли могла когда-нибудь рассчитывать на замужество: самостоятельные попытки знакомиться с противоположным полом здесь были объявлены вне закона, и если о ней не позаботится духовник, то заезжий семинарист вряд ли ее выберет. Слишком много тут девочек, причем куда более симпатичных
Но больше всего Катю поражала фальшь Какое-то непрекращающееся вранье, притворство, лицемерие Как тщательно выхолащивалось все в угоду благочестию, казалось, здесь даже дышат с оглядкой на цензуру. И Катю подташнивало от этого вранья. Даже любимую Дашину песню, казацкую «Не для меня придет весна», благочестиво видоизменили. Вместо куплета «Не для меня придет Пасха» спели, конечно, «Л для меня придет Пасха» (ведь как же православные могут спеть, что Пасха придет не для них?), а куплет про кусок свинца вообще был выкинут. Смысл песни потерялся
Застолье было строго расписано по часам Никакого «молодежного продолжения», посиделок с друзьями, не предвиделось – ровно через два с половиной часа после начала отец Маврикий поднялся, призвал всех спеть «Достойно есть» и двинулся к выходу
Пока Даша на улице бросала букет невесты всем жаждущим скоро выйти замуж, Катя, мысленно пожелав той некрасивой девочке, которая расплакалась во время пения, его поймать, забежала в туалет и быстро сменила длинную юбку на джинсы Ускользнула она через заднюю калитку, пока в воротах толпился народ – жаль только, с Дашей попрощаться не удалось. Впрочем, Даша весь день была немного не в себе, нервно улыбалась и смотрела сквозь людей, как будто никого не узнавала Здесь уже не до разговоров. Лучше будет с ней поговорить потом по телефону, когда она вернется из свадебного путешествия в Пицунду
Катя бежала к метро, чувствуя себя свободной и счастливой
«Не для меня!» – пела она мысленно всю дорогу, смеясь и прыгая через ступеньки на эскалаторе.
Семинаристы, будущие батюшки, первый поцелуй под венцом и урезанные в угоду благочестию песни ей не угрожали. Она была уже не там. Но и тут еще не была, и ей это нравилось
Зато дома ее ждал Костик – если поторопиться, она еще успеет к нему на виртуальное свидание.
IV
Она плела и плела словесные кружева, боясь, что тонкая нить оборвется, что иссякнут слова: Катя, можно сказать, держала на кончиках пальцев всю свою жизнь – от букв зависело все; сердце ее разрывалось «Только бы не снова! – повторяла она, как молитву. – Только не надо мне больше несчастной любви».
Все как-то зашло слишком далеко Опять, опять – Катя, Катя! – она попала в плен, опять она не жила, как прежде, реальной жизнью, опять сокровище ее ушло к другому человеку и сердце ее было с ним
Катя бежала из метро домой по слякотному ноябрьскому снегу, бережно сжимая в кармане купленную по пути карточку для модема – на нее были потрачены последние деньги, на эти триста минут, «триста единиц», как они назывались на языке посвященных, Харонова мзда, проезд в царство мертвых, в царство грез, снов, в таинственное Зазеркалье. Триста единиц другой жизни. Тетки в ларьках равнодушно отдавали ей в обмен на простые земные деньги волшебный маленький пластмассовый прямоугольник, запечатанный в целлофан Под тонкой защитной пленкой был код доступа к тому, что стало теперь ее жизнью, только не повредить неосторожным движением, не стереть один из знаков пароля в волшебный мир; она закусывала губу, не дыша, аккуратно, как сапер, высвобождала заветные буквы и цифры, торопясь, вводила их и выдыхала – пусть не надолго, путь на триста единиц только, но она могла жить.
Она была уже совершенно и безоговорочно влюблена в Костика, в то, что происходило между ними: эфемерное, невидимое, рожденное торопливым бегом пальцев – ночное безумие, но невероятное, потрясающее, небывалое, неизвестное ей прежде. Все эти разговоры по душам, откровенные разговоры людей под масками, как много прелести было в этой свободе – говорить обо всем, писать то, что ты хочешь, и не бояться!
Но теперь Катя боялась.
Больше всего она боялась опять оказаться недостойной Костик был таким, как она мечтала, как только могла придумать, да нет, и придумывать было не надо Он просто совпал Как ключ с замком, как два кусочка пазла: своего мужчину она в нем чувствовала, героя – теперь уж точно своего! – романа. В этом виртуальном романе, в откровенных разговорах под масками, открывалась самая суть, улавливаемая не умом даже, а душой. Но при этом он был не персонажем, он не жил по ее авторской воле – он был полноправным соавтором этой книги, равным Кате, реальным, а не выдуманным, его наконец можно было по-настоящему любить.
Но можно ли было любить ее, Катю? Совпала ли она? Ведь, по сути-то, она всю дорогу врала Она же только создала героиню, в которую все влюблялись, она соткала из слов сеть, она поймала в нее Костика, но без этих словесных кружев, которые так легко плести, будучи невидимой, в реальной жизни, когда видно тебя всю, без прикрас, – могла ли она быть такой же храброй, такой же безрассудной, как здесь, в придуманном мире? Мог ли показаться на свет автор, выйти из тени, отброшенной героями, явить лицо зрителям – одному зрителю, самому важному, даже не зрителю уже – судье, от которого зависело – жить ей или не жить?
Единственное, что она могла и умела, – это плести слова, говорить-говорить-говорить, убаюкать его, удержать тонкими этими нитями, опутать, околдовать: так она готова была провести всю свою жизнь, оставаясь для него сказочницей-волшебницей, верной Шахерезадой, вечно развлекать – того, к кому уже ушло ее сердце
Без этих слов, без этой книги, которую она так вдохновенно писала и которую он с любопытством читал – могла ли она надеяться на что-то?
Все шло к личной встрече, которой она все больше желала и боялась, доводя себя метаниями до головой боли – другого выхода не было, встреча неизбежна, отказаться – означает все прекратить, прекратить она уже не могла. Нет, об этом не могло быть и речи, как она могла сейчас отказаться от этого счастья, от тепла и нежности своего виртуального друга, в ней просыпалось мужество – надо решить раз и навсегда, и тут же шли какие-то бессвязные испуганные молитвы: Господи, помоги, я не знаю, Господи!.
Она сдавала зимнюю сессию, точнее пыталась сдавать, Костик сказал: как сдашь, пойдем с тобой гулять, сердце ее оборвалось, когда она прочитала эти строчки, кажется, даже перестало биться, заледенели руки – что теперь?
Он давно прислал ей свою фотографию, едва на нее взглянув, Катя поняла, что пропала окончательно Костик сидел в кресле, за столом перед компьютером – наверное, кто-то встал на пороге с фотоаппаратом, сказал «ку-ку!». Он обернулся – веселые серые глаза, открытая улыбка, русые волосы чуть длиннее, чем обычно носят мальчики, но немного вьются, поэтому смотрятся хорошо, как-то в меру Над правой бровью небольшой шрам, упал с дядиного мотоцикла, хотел покататься, еще давно, в детстве: об этом он рассказывал, кажется, в начале октября, тогда они почему-то вспоминали детство. Рука лежит на подлокотнике кресла, какая у него красивая кисть, сильные, стройные пальцы – музыкант же! Катя вглядывалась в это улыбающееся лицо с какой-то странной жадностью – мальчик, мужчина… Чужой, незнакомый, другой, из иного мира, какой ты, кто ты на самом деле?
