Отец Митрофан обычно говорил о том, как далеки все от спасения, как все ужасны и грешны. Слушать это было грустно. Раньше Катя утешала себя тем, что это всё – для взрослых, но именно на этой проповеди услышала страшное.
– Смерть приходит внезапно, – сказал отец Митрофан. – Заберет Господь душу, вот прямо сегодня, когда вернемся со службы, когда сытно так пообедаем, расслабимся, на диванчике растянемся с удовольствием. А тут – перед Господом предстать. А мы готовы?
Дома после обеда Катя на всякий случай решила никуда не ложиться и не расслабляться и поэтому села за стол с «Искрой Божией», книжкой «для девочек, девиц и жен», родительским подарком на именины. Книжка раскрылась на маленьком рассказе о детях, которые гуляли по кладбищу и видели маленькие могилки. Дети ведь тоже умирают – так было сказано им, легкомысленно веселящимся и проводящим время в праздности.
Да, знак был очевиден, ей тоже уже пора было спасаться, а не только праздно сидеть на солее и надеяться, что всё это она исполнит, «когда вырастет», – она могла и не успеть вырасти. Вдруг Бог решит, что она бесплодная смоковница? Все-таки уже три года ходит в храм.
Но избежать Геенны было не так-то просто. Нужно было не грешить, но при этом сам отец Митрофан говорил, что все люди грешны по своей природе, что грехам нашим несть числа, как песку морскому, что бес не дремлет и всегда нас искушает. Катя со вздохом соглашалась – да, это так. Человек грешен по своей природе – это истинная правда, потому что ее природа просто не могла без конфет, никак. Двух к чаю ей было мало, гортанобесие одолевало ее, она лезла тайком в буфет, хватала целую горсть и (жадность!) еще и вторую, прислушиваясь, не идет ли по коридору мама, а потом было тайноядение в комнате, но тайное становится явным – мама обнаруживала под диваном забытый фантик, ругала, прятала конфеты в хитрые места, но Катя всегда их находила. Сколько ни пыталась она, покаявшись в непослушании, в ссорах и даже драках с Митей, исправиться – ничего у нее не выходило, она согрешала вновь и вновь, вела себя плохо, в постные дни веселилась, помыслы – хулиганить, брать что-нибудь без разрешения – приходили к ней постоянно. Более того – все эти грехи составляли ее жизнь, как бы она жила, если бы была безгрешной? Наверное, как-то совсем грустно.
Впрочем, и постоянная борьба с грехами тоже ничего не гарантировала. Отец Митрофан всегда повторял, что можно двадцать пять лет ходить в храм, а все равно не спастись. Уверенность в своем спасении – едва ли не самый тяжкий грех, ведь даже святые говорили: «все спасутся, один я погибну».
Катя приходила в уныние. Получается, всю жизнь надо страдать и идти тернистым путем, а потом еще и неизвестно, где окажешься, может быть, в аду, с теми, кто всю жизнь грешил и радовался. В «Законе Божием» даже была такая картинка: узким путем, сквозь тернии пробирались в рай скорбные ликом праведники, несущие на спинах кресты, а по широкой удобной дороге шли, с гитарой, с бокалом вина, веселые улыбающиеся грешники – в ад. От этой картинки Кате становилось совсем грустно. Она даже едва ли не мыслила кощунственно, что лучше бы она не знала православной веры. Ведь сказано: «тот, кто не знал и делал, бит будет меньше», если бы Катя была неправославной девочкой с неверующими родителями, может, Бог бы ее на Страшном суде простил. Но она была православной, и грешить ей было никак нельзя.
Единственным реальным выходом ей казалось мученичество. Про мучеников она внимательно читала в житиях и поражалась – как они терпели всякие костры, крючья и колесования и не отрекались? Но главное, тут не нужно никаких долгих молитв и постов, борьбы с грехами – помучился немного, и венец, то есть пропуск в Царствие Небесное, уже точно есть. Ради этого можно было и потерпеть, может, если повезет, даже и мучить долго не будут, сразу отрубят голову (и такое ведь бывало, не всегда же крючья). Например, один из Севастийских мучеников – уверовавший в последний момент стражник – почти не мучился, а венец все равно получил, ему повезло. Тем более, каждый человек должен подражать своему небесному покровителю, а Катина святая была прославленной мученицей. Катя даже молилась, надеясь уснуть и, как святая Екатерина, проснуться с перстнем избранной невесты Христовой. Хотя ей больше нравилось быть не невестой – она мечтала быть воином Христовым с щитом и мечом, воином непобедимым и неустрашимым, потому что «разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог». Кто победит тебя, если ты Божий? Даже если победят твое тело, растерзают крючьями, сожгут на костре, дух твой будет непобедим, невидимый щит и меч отразят нападки врага, самого сатаны – с нами Бог!
Оставалось только найти, где помучиться. Впрочем, вскоре ей предстояло узнать, так ли уж легок и прост этот путь.
IV
Сначала – и совершенно внезапно – отпал Митя. Он вдруг неожиданно и навсегда отказался поститься и молиться, ходить на службы и на исповедь к отцу Митрофану и вроде как начал «делать карьеру». По крайней мере так он это называл. Начал с торговли газетами возле метро, пошел учиться на вечерку в какой-то институт «ради корочки», занимался «темными делами», жил греховной, светской жизнью, время от времени не приходил ночевать домой: оставался у друзей и, возможно, даже предавался блуду.
Было много слез и скандалов, Митю лишали денег, с ним не разговаривали, но он был непреклонным блудным сыном и стоял на своем, несмотря на бойкоты, уговоры и мамины слезы. К тому же деньги у него были, возможно, и побольше, чем у родителей: он-то зарабатывал, а папе не платили зарплату, мама не работала, сидела с недавно родившимися двойняшками Аней и Ильей, так что перебивались кое-как, папа после работы «бомбил» на купленной еще до девяносто первого года машине, занимали денег, где только можно, ели серые, пахнущие жучком макароны и кабачковую икру с черным хлебом.
Митя так жить не хотел, он смотрел по сторонам – родители большинства его одноклассников вовремя успели подсуетиться, каким-то таинственным образом разбогатели, деньги делались прямо из воздуха. Митя тоже хотел так, хотел новые кроссовки, жвачку, импортный футбольный мяч – теперь все можно было купить, были бы деньги! Но родители не хотели суеты – они жили новой жизнью, «подсуетиться» означало для них отречение от правильного пути, снова вступление в мирские дрязги, в погоню за временным и материальным.
Мама говорила – это у него переходный возраст, самое опасное время, многие как раз отпадают от Церкви, плакала и жаловалась по телефону тете Наташе, та утешала: «Может быть, когда-нибудь потом Бог вразумит». Но у тети Наташи все как раз было в порядке – старший сын, Митин ровесник, в храм ходил исправно, средний – на год младше Кати – тоже, к тому же недавно родилась еще младшая девочка, ровесница Ане и Илье: тете Наташе все казалось преодолимым. Зато ее опытный в духовной жизни муж сказал печально, что тот, кто ходил в храм в детстве, а после отошел, вряд ли вернется обратно.
Теперь – неотвратимо, неотвратимо! – наступал и Катин черед, ее «переходный возраст», которого она ужасного боялась. В воображении ей рисовались страшные картины, как она вдруг, неожиданно, перестанет быть собой, отречется от Христа, подобно Мите, «соблазнит одного из малых сих» (даже не одного ведь, а двух – своих младших брата и сестру), и тогда лучше, как известно, получить мельничный жернов на шею и быть брошенным в море.
