– Зачем пожаловал? – спросил отец, подойдя к сыну вплотную и не сводя с него свирепых глаз. – Мимо своей станицы тебе мало дорог?
Иван сидел на лавке прямо, как в седле, и чувствовал на лице горячее дыхание старика.
Михайла, с силой распуская пальцы и вновь свертывая их в кулак, говорил сквозь зубы:
– Бесовский вихрь крутит тебя?.. Лба не крестишь?.. В кабак пришел?.. Шапку долой!
Иван пересунул шапку с уха на ухо и, задыхаясь от обиды, туго выговорил:
– Уймись, батяня…
Отец сорвал с него шапку вместе с клоком волос и заорал:
– Руки по швам, сукин сын!
Иван бросился к двери, но первый же удар навесистого отцова кулака заставил его волчком завертеться по горнице… Он упал под ноги старикам, стукнулся затылком о чугунную ножку швейной машины и потерял сознание. Михайла сыромятным ремнем прикрутил сыну руки за спину и бросил его в подпол.
– Вася, друг, выручай.
– Чего там у вас?
Максим бегло рассказал, Григоров добавил.
– Какой он партии? – спросил Галаган.
– Партия дери-бери… Кадушки-рядушки, ни с чем не расстаются.
– Далеко ль до станицы?
– Версты две.
Галаган оглядел набившихся в штабной вагон моряков.
– Ну, как, ребята?
Моряки, ссылаясь на незнакомство с обстановкой, заговорили разно. Одни советовали не ввязываться не в свое дело, другие невразумительно мычали, многие склонялись к мысли, что нужно дождаться утра, выяснить положение и уже тогда приступить к разгрому банды.
– Товарищи, – сказал Григоров, – время не терпит… Меня удивляет, товарищи, ваша нерешительность… Дело ясное, банду необходимо разоружить, и чем скорее, тем лучше.
– Не горячись, председатель, тут игра кровью пахнет, – осадил его Галаган и обратился к своим: – Кто пойдет со мной на разведку?
Вызвались почти все.
Он выбрал двоих – шкипера Суворова и рябого атлета Тюпу, отдал распоряжение выставить усиленную охрану и приказал никому не отлучаться из эшелона до его возвращения.
Григоров мигнул Максиму:
– Валяй с ними.
Максим схватился:
– Вася, и меня прихвати. Я тут каждый шаг степи и все лазы наперелет знаю, мигом доведу.
Вчетвером они вышли из вагона и, как бледные тени, пропали в лунной степи.
Над станицей – зарево.
В черных садах костры.
На высоком крыльце нарядного домика кучка пьяных штурмовала попа Геннадия. Один шашкой среза́л его седые космы, другой тянул с него штаны и припевал:
Яблочко,
Революция…
Скидавай, поп, штаны,
Контрибуция…
– Детки, помилуйте…
– Едем с нами, у нас пулеметчика в роте не хватает.
– Сыночки, пожалейте.
– В кашевары его…
– В кобыльи командиры!
Постращав, попа отпустили. Подобрав полы подрясника, он побежал прочь от своего дома, из окон которого на улицу летели пустые бутылки, консервные банки, громовой хохот и девичий визг да вопли.
Между столами, вздымая пыль, мчались танцующие пары. Через костры, сверкая голяшками, прыгали девки. Кто спорил о политике, кто просто так развлекался. Упившиеся валялись вповалку.
Бритомордый эстрадный куплетист и чахоточный, с торчащими бескровными ушами, солдат стояли друг против друга, как драчуны, и ругались на спор – кто кого переругает. Под ноги им прямо на землю был набросан ворох мятых денег, пачки папирос, сломанный бинокль, серебряная спичечница – все это предназначалось победителю… Ругателей окружали гогочущие знатоки и тонкие ценители матерщины.
Матрос Тимошкин, держа в зубах кинжал, а в руках по букету сирени, выбивал на столе чечетку.
Со всех сторон его ругали и подбадривали:
– Ножку, ножку дай!
– Класс!..
– А ну, пусти тройную дрель.
– Чаще! Чего ты глистов вытрясаешь, чаще!.. Дай три тыщи оборотов в минуту.
Со стола валились бутылки, сползали тарелки.
Галаган выпил с солдатами, повертелся среди матросов, на воровском языке перебросился шуткой с блатными, поболтал с державшимися отдельной компанией анархистами, подтянул шахтерам – песнь рвалась из их крепких глоток, подобно волчьему вою. Потом Васька разыскал своих спутников, отвел в сторону и дал краткие распоряжения.
Максиму:
– Две парных брички за станицу, к мельнице… Скоро!
Шкиперу Суворову:
– Шахтерского командира – вон, вон пошел! – вымани за станицу, придержи до моего прихода. Понятно? Живой ногой!
Моряку Тюпе:
– Ты, годок, выбери солдата с бородой погуще и волоки за станицу.
– Ладно, – промычал Тюпа и переспросил: – Сбор у мельницы?
– Да. Через полчаса. Кругом арш.
Разошлись.
По окраине площади толпились станичники и вполголоса переговаривались:
– Вот она, камуния…
– И вовсе, бабочки, это не камуния… Анархисты, слышь, да какие-то экспроприятели.
– Приятели… Мне бы хорошую казачью сотню с плетями, я бы им раздоказал…
– У дедки Сафрона двух коняк свели.
– Захотят, и жену со двора сведут…
– Я бы обеими руками перекрестился, коли на мою бы Дуняху кто позарился, – сказал молодой и красивый Лукашка. – Такая она у меня… ууу!
– …и жену сведут, и крест с шеи снимут… Отвернулся от нас господь-батюшка.
– Беда!
– Наши комитетчики тоже, видать, хвосты поджали?
– Куда там!
– До хорошего дожили… Свобода.
– Не раз и не два вспомним слова покойника Вакулы Кузьмича: «Это стыдно – жить без царя!»
– Понес, статуй губатый.
– Погоди, Сережка, пороли мы вас, молодых, и еще пороть будем, дадим память…
Остап Дудка горячо дышал Лукашке в ухо:
– Кони… Вино… Деньги… Чернояров будет рад нам, как-никак свои станишники… Двинем?
Лукашка мялся:
– Не, Остап… Дай подумать… Банда не бывалошная лейб-гвардия, в банду завсегда легко попасть.
Моряк Тимошкин бесом вертелся в толпе и рассказывал:
– Немцы обдирают Украину, как козу на живодерне. Гайдамаки торгуют на два базара – и германцы им камрады, и Скоропадский отец родной… Мы не захотели гайдамацкому богу молиться и драпанули сюда. Чистыми шашками прорубились через все фронта, пулеметы у белых добыли, а пушки под Каялом у красных забарабали…
