В трюме они сидели три недели, не высовывая носа на белый свет.
Но вот капитан «Сатурна» получил приказание чешского командования доставить на фронт две баржи с патронами и снарядами.
Отправились в поход.
В ночь с первого на второе июля под Хвалынском, пройдя полным ходом линию фронта, транспорт «Сатурн» – под красным флагом – выплыл к советским берегам, где и был встречен с почестями. Красная Армия нуждалась и в пароходах, и в патронах, и в снарядах, а еще более – в верных революции людях!
Филькина карьера
Фильке Великанову под двадцать. За унылый рост и редкий голосок в слободке его прозвали Японцем.
Филька пылен, дробен, костляв как чехоня, рыло с узелок. С малых лет в работу втянут. Сезоны с отцом малярничал. Две зимы в приходской школе голыми пятками сверкал. Выгнали за озорство. С отцом дружба врозь. Убежал Филька из дому и нанялся в столярную мастерскую Рытова. Вскоре хозяин на своих же именинах опился политурой. Филька, имея беспокойство в сердце и трещину в кармане, укатил с эшелоном сибиряков под Перемышль, Крево, Молодечно. Команда разведчиков, тах-тарарах, и с копыт Филька долой. В лазарете выпилили ему ребро и отпустили с военной службы по чистой. Ду-ду-у, пригрохал домой:
– Здорово, тятя.
Отец гнил заживо за печкой, в гнезде вонючего тряпья. Слушал-слушал Филька охи отцовские, тоска проняла. Купил мышьяку для крыс, самогонки банку:
– Пей, тятя, поправляйся.
Много ли слабому человеку надо? Дня через три схоронил Филька отца, распушил сундуки, купил гармонь. В синей суконной поддевочке нараспашку, в лакировках вышел к воротам на скамейку. Развел гармонь, колокольчиками тряхнул.
Пришла послушать бойкая солдатка Дарья, да и осталась, поворотила к Фильке свои милости обильные. Притащила узел с добром, швейную машину.
Дьяк-расстрига Ларионыч встретил Фильку на улице и говорит:
– Как я заведую подотделом вероисповедания и как помню твоего батюшку…
На другой день приоделся Филька, нацепил крест Георгиевский и – в исполком. Ларионыч своей рукой прошенье вычурил, нашептал что-то Фильке на ухо, и вдвоем шасть в исполком к на́большему:
– Вот-с, товарищ Старчаков, глубокоуважаемый председатель, познакомьтесь… Сын трудового ремесленника, увечный воин, желает послужить народу, и подчерк подходящий.
Старчаков взглянул на почерк, на Георгия, на жидкую Филькину рожицу в паутине мелкого волоса.
– Инструктором можешь быть?
– Так точно, могу.
Резолюция стрельнула по прошению с угла на угол:
«Зачислить в штат разъездных инструкторов с 5/XI.1918, испытание срок две недели».
Пути-дороженьки расейские, ни конца вам нет, ни краю… Ходить не исходить, радоваться не нарадоваться. Заворожили вы сердце мое бродяжье, юное, как огонь. Приплясывая, бежит сердце в дали радошные, омывают его воды русских рек и морей, ветры сердцу песни поют. Любы мне и светлые кольца веселых озер, и развалы ленивых степей, и задумчивая прохлада темных лесов, и поля, пылающие ржаными пожарами. Любы зимы, перекрытые лютыми морозами, любы и весны, разматывающие яростные шелка. И когда-нибудь у придорожного костра, слушая цветную русскую песню, легко встречу свой последний смертный час.
Ямская пара крыла накатанный большак. В просторах стыл извечный расейский колокольчик. Филька кутался в реквизированный, выданный на поездку, тулуп, поминутно щупал под собой брезентовый портфель, туго набитый инструкциями, и бойко расспрашивал ямщика Петухова:
– И муки достать можно? А картошка почем? Молоко топленое тоже страх люблю… Чехи – они гады, всех их передушить придется, чтоб не приключилось с нами новой чепухи.
Ямщик спал и всю дорогу тянул:
– Ууууу… Ээээээ… Ууууу… Ыыыыыы…
На ухабах тыкался ямщик носом в щиток, встряхивался и разбирал вожжи:
– Ну, вы, треклятые…
Потом закуривал самодельную трубочку и, привстав, указывал кнутовищем:
– Вон, во-во-ооон пошли…
– Где? Чего?
От островка леса цепочкой трусили серые. Тоненько лил льдистый ветер. Белесые дали были безлики.
– Зверья развелось больше, чем скотины. На днях у тестя на калде корову сожрали, одну требуху оставили…
В исполкоме председатель с секретарем рылись в делах, чадила плошка-сальник, по полу валялись мужики – курили, батыжничали.
Филька вошел и окостенелым языком еле выворотил:
– Аяй, холодно у вас, насилу доехали.
Веселый голос из угла:
– У нас холодно, а у вас аль хрухта пушится?.. Н-да, он, этот мороз-от, сопли высушит.
Инструктор валенки у порога обивал. Мужичьи голоса в полутьме бубнили глухо, ровно ботала в ночном:
– С ковкой беда, жестель.
– Ковка ноне чего, и не говори…
– Ваш мандат, товарищ?
И еще кто-то вошел, крепко хлопнув дверью.
Огонек в плошке дернулся и сгиб. Разживляли-разживляли, не тут-то было, сало выгорело. Филька тревожно щупал одубевший нос, в темноте жал руку председателю:
– Собранье вот общее, согласно инструкции, да сала гусиного где бы раздобыть…
– Сала мы достанем, а насчет собранья надо подумать…
В дегтярной черноте загалдели:
– Чего тут думать на ночь глядя? Али останный час живем, дня не будет?
– Ништо… Выпча глаза… Не выгонка в самом деле.
– Товарищ, а товарищ, такое слово есть – глашатай – к чему оно?.. Весь вечер жуем не разжуем…
Ночевал Филька у попа.
Покладистый да разговорчивый поп о. Ксенофонт шелковую бороду на палец навивал, ложечкой в стакане играл, бережненько вопросами обкладывал:
– Что в городе нового да как Англия с Францией?
Филька усердно уминал блинчики, ватрушки, крендельки – протрясся с утра, а дорожный паек Дарье оставил: ведь любовь не хвост собачий. Булочки, варакушки хропал, пальцем рассеянно по столу водил:
– Европа, она что ж?.. Европа, она – сука, извините, с буржуазией заодно… Обязательно ее бить придется, иначе останемся мы при пиковом интересе.
Петухи давно отславили, морозные узоры светлели на окне, а Филька все вникал в инструкции, но туго. Азартно скреб под мышками, зло разбирало, и зачем эти европейские слова понатыканы? Черт об них клыки раскрошит… Когда в комнатушку вошла поповна звать гостя к чаю, Филька спал за столом, уронив голову на непонятные бумаги.
Утром сбили сход.
Всем селом целый день въедались в инструкции и плутали в кривотолках. Филькин обмороженный, вздутый нос вызывал у мужиков смех. Спасибо председателю Аверькину – от него инструктор узнал, как кандидатов выбирать, как давать высказываться, как голоса совать. Его неокрепший, мальчишеский голос тонул в гаме:
