— Я… — Мой взгляд впился в Скотта, а он, проведя рукой по взъерошенным волосам, опустил голову.
Папа повернулся к нему, я заметила пульсирующую вену на его виске.
— Ты знал об этом? Ты знал о том, что происходит, и ничего не сказал мне?
— Это не его вина, — вступилась я за брата. — Да и проблема не в этом. Кто-то проникает сюда, оставляя записки на моей кровати, пробирается в школу и оставляет записки в моем шкафчике, в моей сумке.
— Утром я звоню врачу, — объявила мама, массируя виски. — Надо положить этому конец.
Я развела руками.
— Звоните доктору! Отлично! Но мы-то сами можем во всем разобраться?
Скотт поднял голову и сжал губы.
— Я должен был поговорить с тобой еще тогда, когда ты показала мне первую записку, но я просто… не хотел тебя расстраивать. Прости меня, я виноват.
Моя спина похолодела.
— И что ты этим собираешься сказать?
— Эти записки все написаны на одной бумаге и твоим почерком, твоим детским почерком, — сказал брат, глядя на маму. — Эти записки, Сэм, написала ты сама.
Все во мне взбунтовалось против такого утверждения.
— Нет. Это невозможно. Я не писала этих записок.
— Подождите, — проговорил Скотт, вставая и направляясь к двери.
Повернувшись к папе, я пыталась найти поддержку хотя бы у него.
— Папа, это не я, — умоляюще проговорила я. — Я же не сумасшедшая. Да и как я могла оставлять эти записки! Я бы помнила о том, что их писала.
— Я знаю, ты, конечно же, не сумасшедшая, — грустно улыбаясь, успокоил меня отец.
Но я ему не поверила и сидела, словно ошалевшая, пока Скотт не вернулся со сложенным листком зеленой бумаги для поделок.
— Это поздравительная открытка, которую ты сделала мне на наш седьмой день рождения. — Он сел рядом со мной и развернул зеленый листок. — Видишь? Это ты, — он показал на изображение девочки с длинными волосами и туловищем-палкой. — А это я. — Он указал на мальчика с веснушчатым лицом и такой же палкообразной фигурой.
Господи, почему ты не дал мне таланта!
Скотт, прерывисто вздохнув, взял одну из записок и положил ее поверх поздравления с днем рождения.
— Смотри, Сэм.
Я сразу все увидела, и мой мир рухнул в бездну. Я не смогла произнести ни звука. Детские каракули на открытке и записка были выведены совершенно одинаковым почерком, с тем же самым жирным Д.
Моим почерком.
— Нет, — прошептала я. Слезы застилали взор. — Нет, я не понимаю. Я не помню, чтобы писала хоть одну из них. И зачем…
Скотт сложил поздравительную открытку, а когда поднял голову, я невольно удивилась — сейчас он выглядел совсем подростком.
— Прости меня.
— Перестань говорить об этом! — закричала я, глядя на брата. — Прошу тебя, перестань. Я не… я не сумасшедшая.
Мама, бросившись ко мне, взяла в руки мое лицо. Ее глаза были ясными, в них не осталось ни следа сна или алкоголя.
— Да мы знаем это, милая. Это просто следствие постоянного стресса. Мы поможем тебе.
Из-за ее плеча я посмотрела на папу.
— Ты считаешь меня сумасшедшей? — спросила я срывающимся голосом.
— Конечно нет. — Он смотрел куда-то в сторону, желваки на его лице ходили ходуном. — Никогда, моя девочка, никогда.
Мое лицо заливали слезы, кто именно, я уже не понимала, обнял меня, но я буквально онемела. Онемела. Онемела. Онемела. Их лица расплылись. Все было очень серьезно. Я видела предметы, слышала голоса, писала себе записки и не помнила об этом… Я сошла с ума.
На следующее утро я встала и пошла в школу, всем своим видом стараясь не показать того, что я нахожусь в шаге от полномасштабной шизофрении. Папа еще был дома. За чашкой кофе он сказал, что заберет меня после пятого урока.
Еще и десяти часов не прошло, а они уже договорились о приеме у настоящего психиатра.
Когда я села в машину, Скотт ничего не сказал, но, не доехав до дома Карсона, остановился.
— Прости. Я должен был сказать тебе об этом заранее, но…
— Все нормально, — ответила я безразличным голосом, глядя в окно. До сих пор я чувствовала внутри какое-то онемение и холод. — Если кому и нужно извиняться, так это мне. Ты же не виноват, что твоя сестра душевнобольная.
— Ты не душевнобольная. — Он схватил мою руку и сжал ее. — Все будет в порядке.
Утвердительно кивнув, я все же промолчала. Честно говоря, порядка ничего не предвещало.
Мое сердце сжималось при одной мысли о том, как Карсон посмотрит на меня, если узнает всю правду. Парни говорили о вчерашней игре, а я в это время смотрела в окно, стараясь не расплакаться.
Вдруг Карсон оперся подбородком о мое сиденье. Захватив пальцами прядь моих волос, он нежно потянул за нее.
— Ты какая-то подозрительно спокойная сегодня утром.
Скотт молча и выразительно взглянул на меня. Что он хочет этим сказать? Я заставила себя улыбнуться в ответ.
— Все нормально. Просто не выспалась.
Карсон сочувственно кивнул и продолжал разговаривать со Скоттом, но его взгляд задержался на моем лице, когда, приехав в школу, мы разошлись по кабинетам.
Большую часть утра я провела, уничтожая то, что осталось от моих ногтей на пальцах правой руки. Над моей головой как будто висели гигантские часы. Они отсчитывали минуты либо до того, как я окончательно сойду с ума, либо до ареста за убийство лучшей подруги. Но одна мысль не давала мне покоя. Если я не теряла разум и не убивала Касси, то это сделал кто-то другой — выдав меня за ненормальную, он пытается замести следы. Так кто же он? Кто хочет заставить меня замолчать?! Я должна это выяснить.
Излишне говорить, что я не тешила себя надеждой на благополучный исход расследования.
Может быть, я пыталась предостеречь себя, когда писала эти записки? Я металась от крайности к крайности, считая себя то виновной, то невиновной. И в каждом сценарии я была сумасшедшей.
Ситуация усугубилась, когда в школу явился детектив Рамирез с помощником, чтобы еще раз допросить ребят. Веронику и Кэнди вызвали с урока английского языка. Когда мы встретились с Карсоном на уроке биологии, он сказал, что его вызывали на допрос на предыдущем уроке.
— Это настоящее расследование убийства. — Он наклонился совсем близко ко мне и перешел на шепот; — Вопросы, которые они задавали, были очень конкретными. Например, знал ли я кого-нибудь, кто хотел бы расправиться с Касси. Они спрашивали даже о тебе — есть ли у тебя враги.
Подобные вопросы словно выставляли меня на всеобщее обозрение. Мне казалось, я лежу абсолютно голая, и любой желающий может на меня пялиться.
