Маркел спросил:
— А к кресту тебя подводили?
— Конечно, подводили, — сказал Савва. — И я тот крест целовал. Но повторил: об приступочку.
— Но как ты это мог? — громко сказал Маркел. — После крестоцелования!
— Как, как!.. — передразнил истопник. — А вот так. И если язык повернулся, значит, так Бог ему велел. А иначе бы не допустил. Так и сейчас у нас было.
— Когда — сейчас?
— Вчера. Или уже позавчера? Когда Родька с шахматами приходил. И царь вдруг брык и повалился. Вот Родька и запил. А как тут не запьешь? Я бы и сам…
Тут Савва вдруг замолчал и стал прислушиваться. Но Маркел громко сказал:
— Так, говоришь, вдруг повалился? А почему вдруг?
— А я откуда знаю? — сказал Савва. — Это не моя забота. Моя забота дровишки подбрасывать, а твоя ходить и нюхать. — И вдруг опять замолчал, еще внимательней прислушался. И уверенно сказал: — Шаги!
Маркел ничего не слышал. Потом вдруг открылась дверь и на пороге показалась Параска.
— Пойдем, — сказала она. — Дядя ждет.
Маркел поднялся и пошел к двери.
30
Маркел вышел из истопничьей, и дверь за ним сразу закрыли. Стало темным-темно. Параска сбоку сказала:
— Сюда!
Маркел шагнул на ее голос, поднял руку и наткнулся на Параску.
— Эй! — строго сказала она. — Ты чего?
Но тут же взяла его за руку и повела за собой. Рука у нее была горячая. Параска шла и говорила:
— Тут совсем недалеко. Сейчас свернем и наверх, а там вниз и налево. Он же прямо здесь живет. Мой дядя. Младший матушкин брат. Они по бабушке рязанские. И Родька тоже рязанский, вот дядя с ним и сошелся.
— Родька, говорили, сейчас спит, — сказал Маркел. — Потому что…
— Знаю, — сказала Параска. — Ну и что? Мы пока дядю проведаем, Родька как раз проспится. А нет, дядя его растолкает. Дяде можно, они же с ним приятели.
И, говоря все это, они сперва взошли по лестнице, после прошли прямо и опять спустились, а там свернули под другую лестницу.
— Здесь, — тихо сказала Параска и условным стуком постучала в дверь.
— Ты? — спросили изнутри.
— Я, — ответила Параска.
С той стороны брякнул замок, и медленно открылась дверь. Параску и Маркела озарило светом. Маркел прищурился. Напротив него стоял Параскин дядя Тимофей, так надо было понимать, но рассмотреть его пока было нельзя, потому что он был весь в свету. И он из этого света настороженно сказал:
— Здоровы будем…
— Здоровы, — бодрым голосом ответила Параска. — А это Маркел. Он у Трофима ночует. И там же, с ним вместе служит.
— Так же зарезали Трофима, — еще настороженней сказал Параскин дядя.
— Ну, и зарезали, — ответила Параска. — Такая у них служба — не зевай!
— О!.. — только и сказал Параскин дядя, отступил на шаг и без всякой охоты прибавил: — Входите.
Теперь дядю стало можно рассмотреть. Он был совсем еще не старый, ему было лет сорок, весь из себя ухоженный, гладкий и по-богатому одетый. Одно слово, царский постельничий, подумал Маркел и начал осматриваться дальше. И насторожился, потому что в горнице все было перевернуто, на столе лежало много всякого добра, также и все сундуки были открыты, а возле двери стояли сапоги — пар не меньше десяти, и все очень добротные.
— Чего ты это так? — спросила у дяди Параска. — Случилось что?
— А то не случилось? — строго сказал дядя. — Государь преставился!
— Это мы знаем, — сказала Параска. — А у тебя что?
— Пока, слава Богу, ничего, — ответил дядя. — Ну, только Степан приходил со своими. Порылись кое-где, понюхались, забрали две бутыли и ушли. И пес с ними, с бутылями! — И, спохватившись, прибавил: — Да вы садитесь.
Параска села на лавку, а Маркел к столу. Дядя глянул на Маркела и спросил:
— По делу или как?
— По делу, по делу, — сказала Параска. — Но не про тебя.
— Да, про меня теперь дел нет, — невесело усмехнувшись, сказал дядя. — Нас теперь всех прогонят и наберут сюда новых. А меня первее всех прогонят.
— Это почему? — спросил Маркел.
— Ну а как же! — сказал дядя. — Скажут: тяжелая у тебя, Тимошка, рука. Государя насмерть запарил.
— Так он же после пара еще жил, — сказал Маркел.
— Жил, конечно, — согласился дядя. — А все равно ведь скажут. Люди же у нас такие. Лишь бы укусить. Как псы!
— А что, — спросил Маркел, — ты его и в самом деле тогда парил?
— А как же! — гордо сказал дядя. — Я! А кто еще? Туда кого попало только допусти, его уже давно бы насмерть запарили. Псы, опять же, говорю. А свое дело надо любить и знать, когда парку поддать, а когда вьюшку приоткрыть.
— А царь пар любил?
— Ох, не то слово! А любил, чтобы не продохнуть. Он, бывало, сидит на полке и только знай кричит: «Наддай еще!» А у тебя уже глаза наружу лезут. А он «наддай» да «наддай»! И наддаешь, а после сам не знаешь, как ты жив остался. А он хоть бы хны. Он только, если совсем жар, даже совсем почти смерть, тогда скажет: «Подай шапку».
— Деревянную?
— Зачем деревянную? Суконную, — сердито сказал дядя. — И рукавицы. Они тоже суконные. Персидского сукна. Га! Скажешь такое! — Дядя хмыкнул. — Царь в деревянной шапке! Может, еще и в деревянной шубе? Так он сейчас в каменной лежит, сам видел. Она ему давно была заказана, и он ходил, смотрел, как ее режут, ну, и указывал, конечно, если было надо. А деревянная шуба и шапка бывают только у шахматного царя — цесаря.
Сказав это, дядя победно усмехнулся. Параска приоткрыла рот. А Маркела будто огнем обожгло! Так вот откуда это все, подумал он, царь в деревянной шапке — это шахмата! Маркел встал и расстегнул ворот, чтобы было легче дышать, повернулся в угол, на иконы, увидел там святого Николу…
И вдруг ему стало все ясно и понятно, как на блюдечке: царь как только взял в руки ту шахмату, а это был шахматный царь, деревянный, так ему сразу стало худо, и он помер. От той шахматы! А где она теперь? Надо ее срочно найти и узнать, на нее что, порчу напустили, или ее ядом вымазали, как Аграфене титьку, или… Ну, и так далее. Маркел стоял посреди горницы и смотрел по сторонам, как зачумленный. Пока Параска не спросила:
— Ты чего?
Маркел сразу опомнился, мотнул головой и ответил:
— Да я ничего. Я просто думаю, что чего мы тут сидим, время теряем. Мы же хотели идти к Родьке.
— А Родька что? — спросил Параскин дядя.
— А Родька пьяный спит, — сказал Маркел. — А нам его хотелось расспросить бы. Может, Родька чего знает, мало ли.
