Это Параскин дядя сказал, когда они подошли к двери, которая была закрыта на метлу.
— Что такое? — спросил Маркел. — Он что, уже ушел куда-нибудь?
— Наоборот, пришел, — сказал Параскин дядя. — Это его здешние снаружи заперли, соседи, чтобы он ночью не шастал, не мешал отдыхать.
С этими словами Параскин дядя вытащил метлу из пробоев, отставил в сторону и открыл дверь.
Когда они вошли внутрь, то стало слышно, что там кто-то тяжело сопит. Параскин дядя посветил, и Маркел увидел Родьку. Это был еще не старый человек, худой, с редкой кустистой бородой. Родька лежал на лавке и спал не разувшись.
— Родя! — сказал Параскин дядя и наклонился к нему. — Это я, Тимоха.
Родька продолжал сопеть. Он был лобастый, белобрысый.
— Родя! — еще раз сказал Параскин дядя. — Царь зовет!
Родька перестал сопеть и замер. Параскин дядя повторил:
— Родька! Царь зовет! Вставай!
Родька открыл один глаз и стал им осматриваться. После опять закрыл. Параскин дядя сел рядом с Родькой на лавку, положил ему руку на плечо и заговорил уже вот как:
— Родя, за тобой пришли. Говорят, ты царя уморил. Будут тебя казнить. Вставай!
Родька открыл оба глаза и посмотрел на Маркела. Параскин дядя продолжал:
— Видишь его? Это Маркел. Он сейчас будет тебе руки выкручивать и иголки под ногти загонять.
— Не иголки, а щепки, — поправил Маркел.
— О! — сказал Параскин дядя. — Слышишь?
Родька помолчал, потом с усилием, но и очень сердито спросил:
— Ты кто такой?!
Маркел вместо ответа показал овчинку. Родька на это только усмехнулся. Маркел убрал овчинку и сказал:
— Меня князь Семен прислал. Князь Лобанов-Ростовский, из Разбойного приказа. А я там стряпчий. И князь Семен мне сказал: сходи, стряпчий, к Родиону и скажи ему, пусть сразу во всем признается, тогда ему будет послабление. Так и сказал: послабление.
Родька в ответ только хмыкнул и посмотрел на Параскиного дядю. Тот встал, сходил за занавеску, повозился там, позвякал, а после вышел со шкаликом. Родька перестал дышать. Параскин дядя сел с ним рядом, одной рукой помог ему подняться, а второй подал шкалик. Родька его быстро выпил, отбросил на лавку, на тряпки, утерся и уже только после этого посмотрел на Маркела и спросил:
— Ну так чего тебе надо?
Голос у Родьки был хриплый, глаза у него бегали, а какие уши были у него, ого, с удивлением подумал Маркел, он таких больших ушей сроду не видывал!
— Ну, — опять спросил Родька, — чего?!
Маркел сказал:
— Люди стали разное брехать. Одни даже брешут, что это ты царя сгубил. Но князь им не верит. Иди, он сказал мне, и расспроси у Родьки сам. И как он скажет, так и запишем.
— А! — сказал Родька. — Вот как…
И опять стал смотреть на Маркела. Маркел заговорил:
— Люди говорят, к тебе пришли и повели к царю. Ты пришел, а царь уже сидит, и уже доска готова, и даже Бельский уже шахматы достал, расставил, и царь уже ждет. Так было?
— Нет, — с трудом ответил Родька и облизал губы. После вдохнул побольше воздуха и так же с трудом стал продолжать: — Я пришел, а государь сидит. Смотрит на меня, усмехается. Говорит: чего ты такой красный? Тоже в бане был? Я молчу. А он тогда: давай.
И Родька замолчал. Маркел спросил:
— А дальше что?
— А дальше Бельский дает короб.
— Бельский дает? — переспросил Маркел.
Но Родька, как будто не слыша его, продолжал уже бойчее:
— И я лезу в короб, беру двух пешцев, белого и черного, быстро беру, чтобы государь не рассмотрел, зажимаю в кулаках, прячу за спину, после опять сую вперед. Он тогда хлоп меня по левой руке! Я разжимаю, а там белый пешец. Значит, государю играть белыми. И мы с ним тогда оба сразу лезем в короб и начинаем доставать — он белых, а я черных. И тут он вдруг как охнет, вдруг захрипит — и упал! И шахмата с ним на пол тоже.
— Какая шахмата? — быстро спросил Маркел.
Родька вместо ответа посмотрел на Параскиного дядю. Тот поднял с лавки шкалик и ушел за занавеску. Пока он ходил, Родька молча смотрел в сторону.
Дядя вернулся, Родька выпил и сказал:
— Белый цесарь была эта шахмата.
— И что? — спросил Маркел.
— И ничего! — сердито сказал Родька. — Цесарь упал, и государь сразу за ним. Ух, я тогда напугался! Отскочил к стене, стою, трясусь и думаю, сейчас государь поднимется и грозно скажет: «Это все ты, Родька, виноват, фу, как от тебя разит, я аж чуть не задохнулся насмерть!» И я стою, трясусь. А он не поднимается. Тут Бельский вдруг кричит: «Попа зовите! Где Федоска?!» Вбегает Федоска, государев духовник, и сразу к государю, руку ему вот так поднял и говорит: «Чего же вы, псы?!» Ну, и еще прибавил всяко.
— А шахмата? — спросил Маркел.
— Какая шахмата?
— Белый цесарь. Она что?
— Так она упала вместе с государем! — сердито сказал Родька. — Я же говорил!
— И там так до сих пор валяется?
— Нет, не валяется, — ответил Родька. — Я после приходил, смотрел. И даже рукой пощупал. Нет там ничего!
— Так, может, Спирька подобрал? — спросил Параскин дядя.
— Может, и Спирька, — сказал Родька. — А может, и кто другой. Да только я здесь при чем? Иди к Спирьке и у него спрашивай. Он там сторож, а не я.
— Та-ак! — сказал Параскин дядя. — Понятно…
И посмотрел на Маркела. Маркел смотрел на Родьку. Родька опять лег на лавку и закрыл глаза.
— Родя! — сказал Параскин дядя. — Родя! — И стал трясти его за плечо. — Как тебе, Родя, не совестно! Чьи это шахматы, твои или его?!
Но Родька уже опять лежал, как мертвый. Параскин дядя оставил его в покое, посидел, подумал и сказал:
— Ну, что, может, и вправду сходить к Спирьке?
Маркел согласно кивнул.
33
Параскин дядя взял со стола свою плошку, они вышли, Маркел опять закрыл дверь на метлу, и они пошли к Спирьке. Параскин дядя сразу стал о нем рассказывать, и из его слов получалась, что Спирька, или Спиридон Фомич, комнатный государев сторож, был человек богатый. Государь же часто его жаловал, вот и была у Спирьки деревенька под Смоленском, и там жили его домашние. А сам Спирька безвыездно жил здесь, в царском дворце, в тесной каморке, кормился впроголодь, одевался как попало, и из-за этого все его звали Старый Жила.
— Да ты сам это сейчас увидишь, — продолжал Параскин дядя. — Бывают же такие люди! А вот государь его любил. Такой, говорил, не продаст, поскупится.
