И Параскин дядя, отсмеявшись, сразу же начал рассказывать о том, как Спирька ходил в ряды покупать себе новые сапоги.
Но дорассказать не успел, потому что они уже пришли. Даже дверь у Спирьки, подумал Маркел, была низенькая, узкая. Параскин дядя постучал в нее условным стуком, после стукнул еще раз и сказал вполголоса:
— Спиря, это я, Тимоха. Не гневи меня.
Только тогда Спирька открыл, и то не сразу. С виду Спирька был ничем не примечательный, и одет он был в самый обычный халат. Серый он весь, вот что, подумал Маркел, мимо такого пройдешь и не заметишь.
— Дело какое? — спросил Спирька, стоя прямо на пороге.
Маркел молча пошел на него. Спирька так же молча отступил. Маркел и Параскин дядя вошли к Спирьке. Горница там была почти пустая. Один сундук, две лавки, один стол, одна божница, и та небольшая. Куда он все прячет, подумал Маркел. Спирька стоял посреди горницы и держал руки при груди.
— Дело какое? — опять спросил он.
— Да, дело, — ответил Маркел, достал овчинку, показал ее и строгим голосом прибавил: — Пропажа объявилась. И на тебя все показывают.
— Как это на меня? И кто? — с явной опаской спросил Спирька.
— Кто, кто? Все! — еще строже продолжил Маркел. И вдруг почти мягко спросил: — Когда государь помирал, ты где был?
— Здесь, — ответил Спирька. — А после сразу туда побежал.
— Ну, прибежал, и что?
— Помогал обряжать.
— А еще?!
— Прибирал.
— Что прибирал?
— Ну, — сказал Спирька, морща лоб. — Кубки прибирал. Блюдо. Шахматы.
— И все чин по чину, счет по счету?!
— А как же. У нас с этим строго. До смерти!
— Ага! — радостно сказал Маркел и еще радостней спросил: — А шахматы куда прибрал?
— В сундук. Как и всегда, в красный сундук, в игроцкий, тот, что в углу, и ключ при мне. Никому его я не давал. Да никто его у меня и не спрашивал.
— Покажи!
Спирька распахнул халат и там снял с пояса связку ключей (а еще несколько других связок осталось) и показал Маркелу. Маркел взял связку и спросил:
— Который?
Спирька выбрал один из ключей. Маркел строго сказал:
— Веди. Показывай нам тот сундук. Оттуда одна шахмата пропала, вот что. А голова у нее была золотая, говорят. И ты эту голову украл, пока там была неразбериха, царя прибирали.
— Да что ты! — громко сказал Спирька. — Да чтобы я когда чего?
— А чего ты так шумишь? — строго спросил Маркел. — Если там все на месте, то проверим и сразу отпустим, вот и все. Веди!
Спирька тяжело вздохнул и посмотрел на Параскиного дядю. Тот только развел руками.
— Ладно, — сказал Спирька. — Пойдем. Если нас туда пропустят.
— Это уже тебе об этом печалиться, — сказал Маркел. — Потому что, если не пропустят, я тебя к себе сведу. В приказ. — Помолчал и прибавил: — На дыбу!
Спирька опять посмотрел на Параскиного дядю. Но тот теперь даже не стал руками разводить, а только прищурил глаза. Спирька запахнул халат и сказал:
— Ладно, пошли. Да здесь не так и далеко.
Идти там и в самом деле оказалось близко, но, правда, не просто. То есть там нужно было пройти всего шагов с полсотни, но и еще через два рундука, при которых стояли ближние государевы жильцы, которые, как они говорили, знать ничего не знают и никого не станут пропускать, потому что им это не велено — пропускать кого-либо в такую пору. Тогда Спирька выступал вперед и говорил, что как им не совестно, они же все его уже по сколько лет знают, он же царев сторож Спиридон Фомич, и показывал им что-то очень небольшое, что он зажимал в кулаке, и при этом грозно добавлял, что его сам Годунов послал, а дожидается сам Бельский и, если он припозднится, тогда сюда явится сам Бельский а следом за ним Годунов! И жильцы, пусть и не сразу, пропускали Спирьку, а за ним и Маркела с Параскиным дядей, когда Маркел показывал овчинку, а дядя какой-то узелок. Так, может, через полчаса они все трое все-таки дошли до так называемого малого государева чулана, как называл его Спирька.
Там, возле чуланной двери, Параскин дядя светил плошкой, а Спирька отпирал засовы. После они зашли в чулан. Там было много сундуков. Что в них хранилось, Маркел так никогда и не узнал. А вот в красный сундук он заглядывал сам. Но ничего особенного не высмотрел, потому что там лежали самые обычные (с виду, конечно) коробы. Спирька достал один из них и протянул Маркелу.
— Нет, — сказал Маркел, — сам открывай.
Параскин дядя посветил. Спирька открыл короб. В нем лежали шахматы — одни светлого дерева, другие темного. Шахматы как шахматы, только дерево, наверное, драгоценное, подумал про себя Маркел, а вслух спросил:
— Где белый цесарь?
Спирька порылся в коробе, после еще порылся. После даже чертыхнулся и опять стал рыться.
— Дай сюда! — строго сказал Маркел.
Спирька отдал ему короб. Маркел шагнул вперед и высыпал короб на стол. Спирька подскочил к столу и стал перебирать фигурки, раскладывать их по кучкам, по цветам… А после замер и посмотрел на Маркела. Тогда уже Маркел порылся в шахматах, нашел черного цесаря и стал его рассматривать. Цесарь был такой: в длинной широкой шубе, с личиной и в шапке. Шапка была, конечно, деревянная. Маркел вернул цесаря на место и молча посмотрел на Спирьку. Тот сказал:
— Ну, белый, может, куда закатился. Да кому он нужен? Деревяшка. Ты же видишь, нет тут нигде никакого золота.
— Где белый цесарь? — очень строгим голосом спросил Маркел. Спирька молчал, опустив голову. Маркел сказал: — Родька говорит, что царь его в руке держал. А когда помер и упал, цесарь у него из руки вывалился и под лежанку закатился. Ты под лежанкой искал?
— Ну, может, и искал…
— Может! — грозно перебил его Маркел. — А сейчас тебя, может, на дыбу?
Спирька стал белым-белым и сказал:
— Шахмата какая-то… Тьфу на нее! Было у нас уже такое: пешник упал на пол, государь на него наступил, раздавил, и Бельский послал к Жонкину. Жонкин нам нового пешника сделал — и вся недолга! И теперь можно опять послать. Служка скоро сбегает, никто и не заметит.
Маркел посмотрел на Спирьку. Спирька покраснел, но все же выдавил:
— Я заплачу. Не поскуплюсь!
— Га! — громко сказал Маркел. После спросил: — А Жонкин — это кто такой?
— Это с аглицкого подворья, — сказал Спирька. — Точильщик. Он нам эти шахматы точил. Да мы всегда у него точим. Бельский всегда у него заказывает.
Ага, подумал Маркел, Бельский! Опять Бельский… Наколдовали на белого цесаря, царь за него взялся и сразу помер. А вот промахнулся бы царь, не угадал бы цвет, и что бы тогда было? Родька взялся бы за цесаря и вдруг при всех помер, так, что ли? И злодейство сразу бы раскрылось? Нет, тут что-то напутано! И Маркел осторожно сказал:
