Маркел опять замолчал. Щелкалов, подождав, спросил:
— Что за вещица?
Маркел засмущался и сказал:
— Сущая безделица, боярин. И когда я ее назову, ты будешь смеяться, а им это может жизни стоить.
— Что за вещица?! — чуть не прокричал Щелкалов.
— Шахмата это, боярин, — скороговоркой ответил Маркел. — Вот такая кукла деревянная. Белый цесарь называется. Царь же, когда помирал, как упал, так шахматы и раскатились кто куда, и их все нашли, а одна потерялась, это белый цесарь, и сейчас, когда начнут казну передавать от прежней дворни к новой, станут проверять по описи, и вдруг глядь: а цесарь где? А почему его нет? Нет ли какого в этом умысла? И человека на дыбу! А так он говорит: вот тебе, Маркелка, семь рублей, а больше у меня нет, и ты сходи на английское подворье к мастеру Жонкинсону, он эти шахматы точил, скажи, чтоб выточил еще одну, и семь рублей сразу твои, и еще буду век за тебя свечки ставить! И я на эти семь рублей повелся.
Щелкалов помолчал, после сказал:
— Складно глаголишь. А теперь что?
— Дозволь мне, боярин, найти здесь этого Жонкинсона и попросить его за три рубля выточить нам еще одного цесаря.
— Позволяю! — ответил Щелкалов. — И даже больше того: я велю его прямо сейчас к нам привести, и мы с тобой вместе с него допрос снимем. Тебе же скрывать нечего, не так ли?
Маркел подумал и сказал:
— Конечно.
— Вот и славно, — продолжал Щелкалов, после хлопнул ладонью по столу и громко окликнул: — Мишка!
Вошел стрелец. Щелкалов объяснил ему, в чем дело и кого позвать. Стрелец кивнул и вышел. Щелкалов, опять усмехаясь, сказал:
— Чую, ты чего-то недоговариваешь, но пока не понимаю, чего именно.
— Чего тут понимать, — сказал Маркел. — Дело очень простое: колдуна зарезали. Кто захочет за такое браться? Вот нас с дядей Трофимом на это и сунули. Сказали: это дело не земское, и не дворцовое, лопарь же вон откуда, так что вы, разбойные, его и забирайте, тем более что вы его сюда и привезли. И мы пошли разбираться. А самих тоже робость берет! Уйме же был очень сильный колдун, он нарисует на снегу человечка, ножом ткнет — и тот готов. И снег красный-красный.
— Да-а, — нараспев сказал Щелкалов. — Вот это ножик так ножик, на него, я думаю, охотников немало бы нашлось. А где сейчас тот ножик?
— Пропал куда-то. Или кто украл, — сказал Маркел. — Уж мы искали там, искали! Но государя не ножиком ткнули.
Щелкалов помолчал, даже посмотрел на дверь и только после сказал:
— Так ты думаешь, его убили?
— Думаю, — сказал Маркел опять только вполголоса. И также вполголоса продолжил: — А лопарь на государя ничего дурного не замышлял, а даже наоборот: он предупреждал его, говорил, что ему скорая смерть назначена, и даже называл, когда — в Кириллов день. А государь вместо того, чтобы стеречься, на лопаря разгневался. А злые люди это сразу подхватили и будто бы по государеву хотению лопаря зарезали!
— Кто зарезал? — сразу же спросил Щелкалов.
Маркел не ответил.
— А! — хищно воскликнул Щелкалов. — Значит, знаешь…
— Знаю, да доказать не могу, — сказал Маркел спокойным голосом.
— Надо сперва Жонкинсона допросить?
— Лопарь и Жонкинсон — из разных дел.
— А если их сшить вместе?
— Где же такие нитки взять?
Щелкалов помолчал, даже прищурился, после сказал:
— А ты хитер, целовальник. Я бы, может, даже взял тебя к себе. Но слишком ты скользкий… — И вдруг спросил: — На кого служишь?
— Меня прислал князь Семен… — начал было говорить Маркел, но Щелкалов перебил его:
— Я знаю, у кого ты служишь. А вот скажи, на кого?
А, подумал Маркел, вот оно что, ты заробел, боярин! Ну, я тогда…
И тут в дверь постучали. Щелкалов позволил входить. Вошел тот самый стрелец Мишка, а с ним невысокий человек, одетый в иноземное.
— Жонкинсон? — строго спросил Щелкалов.
Иноземец утвердительно кивнул. Щелкалов махнул рукой, и Мишка вышел.
— Ну, что, Жонкинсон, — веселым голосом спросил Щелкалов, — нравится тебе у нас, в Московии?
Жонкинсон вздохнул и тихо ответил:
— Нравится.
Говорил он почти без акцента.
— И сейчас тоже нравится? — продолжал допытывать Щелкалов.
— Сейчас не очень, — сказал Жонкинсон.
— А ведь ты сам в этом виноват, гентельман Жонкинсон! — уже строго сказал Щелкалов. — Зачем у вас такая королева? Так и норовит нас, бедных, обобрать. Гнилые товары нам подсовывает, требует за них втридорога, и еще чтобы без пошлин… У нашего царя сердце мягкое, и он ей то в одном уступит, то в другом. А ей все мало! И государево сердце не выдержало, преставился великий государь, а вы что? Я к вам тогда приезжаю, а вы водку жрете. Нашу водку! И нашим мясом закусываете! В среду, в постный день! И еще ваш Баус говорит: «Чего, Андрюшка, очи выставил?» Я ему уже Андрюшка, вот как! А кандалов понюхать не хотел? А в подвале посидеть?
И тут Щелкалов даже встал. Жонкинсон быстро сморгнул. Но Щелкалов уже сел обратно и совсем другим, домашним голосом продолжил:
— Но тебе, Жонкинсон, свезло. Заинтересовались тобой мои люди. Говори, Маркелка.
Маркел облизал губы и начал:
— Знаю я, ты мастер очень сильный. Государю шахматы точил. Было такое?
— Было, — сказал Жонкинсон.
— Очень хорошие шахматы, — сказал Маркел. — Государь их жаловал. Но вот беда! Куда-то затерялась одна шахмата, надо ей замену выточить, и спешно.
— Спешно не получится, — ответил Жонкинсон. — Потому что точило сломали.
— Кто это посмел сломать? — грозно спросил Щелкалов.
— Один ваш человек, — ответил Жонкинсон. — Это когда нас вязали. Этот человек ударил по точилу сапогом, и точило развалилось.
— Гм! — громко сказал Щелкалов. — Ты, наверное, дерзил ему. Но ладно! Найдем мы его. И накажем. А точило еще можно починить?
— Можно, — ответил Жонкинсон. — Но для этого нужно…
— Все будет! — перебил его Щелкалов и, повернувшись к Маркелу, спросил: — Что еще?
— А еще, — сказал Маркел, — это не просто шахмата, а белый цесарь. Он там самый главный, и на него все смотрят. Поэтому его нужно сделать точно таким же, чтобы никто не заметил, что это подмена. Чтобы цесарь был, как все!
— Как все, его делать нельзя, — вдруг сказал Жонкинсон.
— Почему это еще?! — спросил Маркел.
— Потому что мне так было велено. Я его уже однажды таким сделал, и мне приказали его переделать. И я переделал.
