Как бы то ни было, если какой-то дух моего мужа и жил в саламандре, он еще явно пребывал в стадии взаимной искренней неприязни. Марька холод не любила и сопровождала меня повсюду исключительно из чувства долга, не забывая изображать на физиономии презрение ко всем окружающим и особенно ко мне. Иногда я начинала думать, что она меня просто ревнует. Я вспоминала, как сама начинала бубнить, когда Дарел возился с ящерицей, и с ужасом понимала, что кто-то из нас двоих — или я, или саламандра — точно сумасшедший.
Под моим пристальным взглядом Марька оглянулась, качнула головой, мол, чего уставилась, и продолжила дальше любоваться узорами на стекле. Что ж, хоть кто-то еще ценит мое творчество.
В памяти всплыл самый последний прощальный поцелуй, уже из кареты, последние слова, эхом звучащие в ушах, последняя улыбка и взмах рукой. Когда повозка тронулась, я обернулась и увидела, как мгновенно поникла его фигура. И тут же стало ясно — расставание он переживает ничуть не меньше меня, а шутки и подбадривания звучат только для того, чтобы я не расклеилась. Спустя несколько мгновений он вскинул голову, расправил плечи и решительно зашагал во дворец. А секундой позже карета повернула, скрывая его из виду.
Тяжелее всего было первую неделю, ту, что я провела в дороге. Дальше стало чуть легче. Да и начала проклевываться пока еще слабая, но все-таки радость в предвкушении грядущей встречи с родителями.
Это было так… волнительно.
Выйти из кареты, вскинуть глаза и почти сразу увидеть их.
В отличие от императорской семьи, которая поджидала нас с Дарелом в тепле и уюте гостиной, король и королева Аверна вышли на крыльцо, едва получили известие о том, что моя карета въехала в городские ворота. И это несмотря на холод, который в горах и не думал обращать внимание на наступившую по календарю весну.
Я даже ошеломленно застыла на какое-то время, сравнивая возвышающихся передо мной на крыльце людей с теми воспоминаниями, что мне удалось сохранить. Взгляд скользнул сначала по высокой худощавой фигуре отца, закутанной в темный мех, затем по материнской, сильно уступавшей ему в росте, но далекой от тонкого изящества Елении. Королева Лирисс и в молодости отличалась фигуристостью, которая с возрастом превратилась в крепкую полноту. В одном Риан был прав, глядя на ее лицо, я словно смотрелась в зеркало. Только сильно постаревшее зеркало.
Сбегать по ступенькам и бросаться мне на шею, как непременно сделала бы Еления, она не стала, но стоило мне подняться, как шагнула вперед и заключила меня в объятия.
— Анаис… — Стоило над ухом прозвучать голосу из колыбельных, все колебания исчезли, и я уткнулась носом в щекочущий серый мех, обнимая ее в ответ.
— С возвращением домой, моя дорогая, — прогудел над головой глухой и низкий голос отца.
…Вот только мгновения счастья были недолгими. Чем дальше, тем больше не отпускало ощущение, что в этом доме я чужая. Мать и отец, оба старались проводить со мной все свободное время, привлекать меня к управлению, расспрашивать о жизни, рассказывать в свою очередь, какие изменения произошли у них и в Аверне. А я чувствовала себя, как загнанный в угол кролик, которого окружают охотники с арбалетами. В улыбках и голосах мне мерещилась фальшь, а где-то в глубине души рождалось странное ощущение, будто меня пытаются загнать в какие-то рамки, чтобы потом подвязать ниточки и легко управлять.
Поездка домой стала одним из самых больших разочарований в жизни вместе с осознанием того, что родители для меня теперь совершенно чужие люди, которые вовсе не обязательно должны мне нравиться. Все чаще я чувствовала себя страшно одинокой и норовила куда-нибудь спрятаться, как сейчас.
Радовали меня только редкие, торопливо написанные письма и новости о том, что Империя сумела остановить стремительный набег Островов и одержала несколько побед, после которых крэйг даже согласился на переговоры. До сих пор все попытки связаться он игнорировал с упрямством штурмующего закрытые ворота барана.
В дверь постучали.
— Ваше величество, чай подан. Если пожелаете, все уже собрались, ожидают только вас.
Я вздохнула, взмахнула рукой — и рисунки осыпались на пол искрящейся ледяной крошкой. Ничего, потерплю. Главное, чтобы с Дарелом все было в порядке.
Что мне нравилось в Аверне — это традиция вечернего чаепития. На него королевская чета приглашала, как правило, не столько важных людей, сколько друзей (насколько это понятие могло существовать по отношению к правителям) и выдающихся личностей из разных областей наук и искусств, которых хотела отметить своим вниманием, и темы обсуждались самые разные, а вовсе не обязательно деловые и жизненно необходимые. В прошлый раз они пригласили одного из лучших астрономов не только Аверна, но и всей Империи, чья обсерватория на вершине горы была видна из моего окна, и за пару часов я узнала о звездах больше, чем за всю свою жизнь. Я даже подумывала о том, что Император с Императрицей вполне могли бы эту традицию перенять, и нам интересно, и людям приятно. А ко всему прочему эти встречи иногда открывали глаза на существующие в королевстве проблемы, которые невозможно было заметить, сидя на троне во дворце.
Сегодня, как оказалось, к нам присоединился главный королевский целитель. Упрекать меня в опоздании никто и не подумал — еще бы, Императрица, — наоборот, все натянули на лица радостные улыбки. Заулыбались, поправила я сама себя. Кто знает, может, я пристрастна и во всем вижу подвох только потому, что все равно чувствую себя чужой в родном доме.
— Если мне позволено будет заметить… — произнес лекарь спустя полчаса непринужденной болтовни о природе и погоде, во время которой я больше молчала, изредка прихлебывая чай. Моя голова куда больше была занята мыслями о том, что от Дарела не было вестей уже пять дней, и это сильно беспокоило. — Ваше величество, мне до слез приятно видеть, в какой невероятной красоты женщину вы превратились. Кто бы мог подумать восемнадцать лет назад, что я первым взял на руки будущую Императрицу.
— Благодарю, — я кивнула. — Неужели это вы принимали роды?
Мужчина гордо приосанился.
— Я слежу за здоровьем королевской семьи вот уже двадцать один год.
— Двадцать один? — неуверенно переспросила я. В памяти что-то шевельнулось, и, заметив, как помрачнел и нахмурился отец, бросила на меня предупреждающе-недовольный взгляд мать, я поняла, что шевельнулось не зря.
Целитель этих изменений и переглядываний, наверное, не заметил, поскольку продолжил, поникнув и скорбно покачав головой:
— Увы, ваше величество, я принял свою должность в тот черный год, когда скончались королева и оба юных принца. Мой наставник тоже не пережил пиршества лихорадки. Но… — Он внезапно снова взбодрился и вскинул вверх палец. — Прошу заметить, с тех пор, в частности благодаря моим скромным усилиям, здоровью всего двора можно только позавидовать.
Эти слова меня внезапно насторожили. Сначала я даже не поняла, чем именно, и только потому, что мама в этот момент потянулась за пирожным, проследив за ней, я догадалась. Беременность! Как целитель может утверждать, что весь двор пребывает в прекрасном здравии, когда королева родила мертвого ребенка, а потом еще долгие месяцы не могла от этого оправиться?
