– Но уже не денешь тебя никуда. Ничего, выживешь. Мы все выживем. Все трое, не волнуйся.
* * *
Зря Кнопка боялась, Сева ругаться не стал.
Наоборот, пожал Михаилу руку. Сказал:
– Большая семья – дело хорошее.
И немедленно скатился на мораль, добавил:
– Может, хоть теперь образумишься. Будешь компьютерные игрушки писать, а не формулы бесполезные. Подгузники нынче дорогие.
Акимов Кнопке и кардиолога нашел, и клинику, куда брали рожать сердечников.
Бедная Нина Васильевна вернулась оттуда подавленной:
– Миш, там пальмы кругом. И пол паркетный. А контракт на роды стоит… я тебе цифру даже не скажу. Где мы столько денег возьмем?
– Ха, Кнопка! – усмехнулся программист. – Плохо ты меня еще знаешь. Я как тот богатырь на печи. Когда все спокойно – лежу, ленюсь. Встаю, только когда совсем припрет. И чем больше денег нужно – тем лучше я работаю.
…Он почти без сожаления отложил докторскую по фундаментальной физике – и взялся за очередную компьютерную игрушку.
Расходы, действительно, предстояли немалые. Нужно и младенца – в человеческих условиях! – родить, и, если что, оплатить лечение Кнопке.
Съезжать со съемной квартиры, срочно свою покупать, обставлять. Хорошо бы, конечно, сразу в дом перебраться, но Томский понимал: построиться, да еще в условиях ограниченного бюджета, – это вопрос не года. И даже не трех. Тем более, если хочешь, чтобы каждая мелочь продумана и вообще все самое лучшее.
…Кнопка свою беременность отчаянно берегла. Много лежала, как велели врачи. Гуляла. Ела фрукты. И с работы ушла – потому что доктора позволяли только полставки, без нагрузок, а в детдоме разве такое возможно?
Михаил был рад, что любимая наконец бросила своих сироток-дегенератов.
Постоянное присутствие жены в квартире совсем его не раздражало. Хотя мог работать в офисе, часто оставался дома. Сидел в кабинете. Слышал, как Кнопка напевает. Улыбался, когда с кухни тянуло горелым. Звал Нину Васильевну в кабинет, спрашивал:
– Как думаешь, что хуже? Если женщина не любит готовить или если не умеет?
– Не знаю, – смущалась Нина Васильевна.
– Самое страшное – когда любит, но не умеет, – хохотал Томский.
Стискивал Кнопку в объятиях, начинал целовать, любовался ее милым простоватым личиком.
Нина Васильевна выглядела сейчас совсем не блестяще, и секс врачи им запретили – вплоть до родов, но Михаила все равно переполняла любовь. Спокойное, тихое, милое, ласковое, почти пенсионерское чувство. Хотелось не дикой страсти предаваться, а вить уютное, на лета, гнездо.
…Как только самые опасные первые три месяца миновали, он сам позвонил Кнопкиному врачу. Спросил:
– Ей летать сейчас можно?
Врач позволил. Кнопка обрадовалась, прыгала по квартире:
– Отпуск! У нас с тобой будет первый отпуск!
– Нет, моя дорогая Нина Васильевна, – возразил Томский. – Никаких отпусков. Мы с тобой летим по делу. Как ты и хотела, в глушь. Для нашего дома участок искать.
– Ой. – Она закрыла ладошкой рот. Посмотрела на него счастливыми глазами. Вдруг фыркнула: – А куда в глуши самолеты приземляются? На болото?
– Ну, мы с тобой сначала в Милан полетим, – слегка рисуясь, произнес он. – Сходим в оперу, купим для нашего младенца дизайнерские пинетки. А потом возьмем машину и поедем куда глаза глядят. Может, на севере нам понравится – на озере Комо. Не подойдет – поедем на Сицилию. Или в Испанию. Или на Кипр.
Не удержался, добавил:
– Я хоть и питаюсь с удовольствием твоими сосисками, но человек не бедный. Любое место в мире себе могу позволить. Может, только кроме Куршевеля или Лазурного Берега.
– Ох, опасные ты вещи говоришь, – улыбнулась она. Растопырила свои пальчики без маникюра. – Смотри, сейчас как разохочусь! Как вцеплюсь в твои богатства!
Но немедленно смутилась, объяснила:
– В смысле… я имела в виду, мне все время хочется – тому помочь, этому…
– Обязательно, Кнопка! Мы обязательно будем всем помогать, – заверил он. – Но сейчас давай немножечко поживем для себя.
И еле заставил съездить в хороший магазин, купить в дорогу удобные брюки на резинке, мокасины, комбинезон.
…В Европе бедная Кнопка ужасно стеснялась. Все время ей казалось, что говорит или делает она что-то нелепое. Да и языков бедняжка не знала – совсем, даже кофе себе не могла заказать. Ни на английском, ни тем более на итальянском. Михаил с разговорным инглишем тоже не дружил. Раньше, когда путешествовали с Настей, та всем заправляла, болтала с персоналом, делала заказы и решала проблемы. А с Кнопкой они постоянно влипали в смешные истории. То им пиццу приносили – сплошь красный перец. То карабинер останавливал их машину, пытался что-то втолковать, а они никак не понимали, за что их хотят оштрафовать.
Михаила происходящее веселило. А Ниночка страдала, хваталась за голову:
– Миш, как мы тут жить-то будем, если совсем их не понимаем?
– Брось! Язык учится за полгода.
– Мы будем говорить по-итальянски, но не начнем их понимать! – убежденно возражала Кнопка. – Тут все такое чужое…
– Ну, тогда давай возвращаться в Россию, – усмехнулся он. – Поедем к Агафье Лыковой, в ее таежный тупик. Там дом и построим.
– Миш, а у меня другая идея есть, – робко произнесла Нина. – Ты только сразу смеяться не начинай, ладно?
– В Африку зовешь?
– Нет. В Болгарию. Помнишь, я тебе рассказывала, как еще в детстве моря испугалась? Это там было.
Обняла его, взглянула просительно:
– Давай туда съездим, а?
– Ну, Нинок, ты меня разочаровала, – вздохнул Михаил. – Я тебя по изысканным краям вожу, а ты, оказывается, про Болгарию мечтаешь. Фу! Как примитивно!
– Зато здесь море глянцевое, ненастоящее, как на картинке. А там бурное. И язык понятный. «Яйца на очи» – яичница. «Плод зеленчук» – овощи-фрукты. И если у тебя на колготке дырка, никто не кривится.
– Я понял. Тянет тебя на колхоз, – печально подвел он итог.
Михаил был в Болгарии – в конце девяностых. Застал грустную картину. Унылые коробки санаториев, разбитые дороги и мрачные взгляды крепких парней в спортивных костюмах. В братской стране тогда тоже было время братков. Только называли их «бо́рцами» – когда-то все они занимались греко-римской борьбой, очень популярной при социализме.
Но если Кнопка хочет, ему не жалко. И билеты в Болгарию он купил в тот же вечер.
…Весь первый день там Нина Васильевна не вылезала из моря. Даже трястись над своей беременностью временно перестала. Резвилась, визжала, кувыркалась, словно щенок. Построила песочный замок.
