И сейчас – не успела родить, а уже полна новых идей: ей обязательно нужны зеленые яблоки, какой-то особенный, низкоаллергенный мед, а еще гомеопатические гранулы, чтоб молока было больше. Ну, и ребенку – кроватка, коляска, распашонки, пеленки, слинг…
– Бери домработницу, – советовал ему Сева. – Или няню. А лучше – обеих сразу.
Но Михаил и без того с некой дрожью предвкушал дочь, нового, пока постороннего человека в доме. А если к ней добавятся еще и чужие тетки – будет совсем беда. Лучше поверить доктору Споку (Кнопка цитировала), что дети – создания живучие, постоянно трястись над ними вовсе не надо. И попробовать справиться своими силами.
…Нина Васильевна рожала хотя и по дорогому контракту, но в клинике солидной, старорежимной. В отделение, где лежали больные с кардиопатологией, посетителей не пускали. Передачки принимали, как в советских фильмах, – через нянечку.
– Но на выписку я договорюсь, чтоб ты в палату поднялся, – щебетала по телефону жена. – А то у меня столько вещей скопилось – сама никак не унесу. Ой, все! Солнышко мое проснулось.
Томский слышал в трубке мяукающие, животные звуки и отчаянно трусил. Нет, это происходит не с ним. Просто быть не может, что он – гений, изгой – стал отцом. Обязан теперь быть для дочки примером, а для жены опорой.
Но через неделю неизбежное приперло к стенке: Кнопке с дочкой назначили выписку. Михаил (хотя понимал, что ведет себя несерьезно) даже Севе звонил: вдруг тот поможет, из Америки пораньше вернется?
Однако Акимов расхохотался:
– Нет, друг, не могу никак! Тут в твою новую игрушку сразу несколько корпораций вцепились. Занят по горло, выбираю, кто больше даст. Так что справляйся, папаша, сам.
Ничего не оставалось – поехал в роддом один. Но когда поднялся в кардиологию – палата номер тридцать один, как Кнопка и говорила, – его встретило пустое помещение. Даже белья на постели не имелось, пахло хлоркой, а нянечка с недовольным лицом намывала пол – на нем то ли кровь, то ли рвота.
Заметила Томского, сразу голову в плечи, отступает бочком, бормочет:
– Сейчас, сейчас… я доктора позову.
Михаил увидел: окно распахнуто, шестой этаж. А Кнопка что-то читала ему вечерами про амок, послеродовую депрессию – внезапную и беспощадную.
…Врач едва бросил взгляд на его побелевшее лицо – сразу заорал:
– Спокойно! Все хорошо. Она жива. Все под контролем.
И повторил раз пять, прежде чем Томский понял: Нина приболела. Совсем немножко. Острое нарушение сердечного ритма. С ее диагнозом – обычное дело.
– Сами понимаете: выписка, нервы. А ей волноваться нельзя.
– Где она? – Михаил едва удержался, чтобы не ухватить врача за грудки.
Доктор умело отступил, молвил спокойно:
– В реанимации, отдыхает под капельницей. Но долго держать не будем – койко-места на вес золота. Понаблюдаем пару денечков и отпустим. – Улыбнулся лукаво: – А дочку можете забирать.
– Не понял?
– У родильницы проблемы, но у ребенка никаких патологий нет. Так что девочку вашу уже пеленают. Вы на машине? Автокресло купили?
* * *
Вопросы быта Томский всегда игнорировал. Имелись еда, чистая рубашка – пользовался. Некому было позаботиться – не страдал ни капли. Ел, что находилось, батон хлеба например. Или два батона. Когда увлекался работой, мог, как верблюд, до двух суток на старых запасах.
И вдруг – младенец. А он один, и помочь некому.
Михаил разместил люльку-переноску на переднем пассажирском сиденье. Всю дорогу, пока стоял на светофорах, с удивлением и страхом рассматривал безмятежное спящее личико. И постоянно боялся, ждал: вот сейчас закричит, начнет извиваться. Потребует есть, пить, пустышку, маму. И что тогда делать?
Но юная Леночка милостиво позволила привезти себя домой. И лишь когда поднялись в квартиру, отчаянно разрыдалась.
Томский опасливо извлек дочку из люльки. Попробовал укачать. Малышка абсолютно осмысленно (явно врут, что младенцы почти слепые) взглянула в его лицо и заревела еще громче.
В голове у Михаила метались осколки полезной информации: смесь, бутылочку простерилизовать, растворять при температуре – какой? Уже вылетело. Или ей надо подгузник сменить? Томский принюхался. Пахло подозрительно. Но хотя бы не противно – будто кефир разлили.
И голову ей надо поддерживать как-то по-особому.
Он лихорадочно пытался вспомнить все полезное. Но в голову почему-то лезли мантры для детей. А на глаза попадались книжки для младенцев от одного дня и старше (тут Кнопка суеверничать не стала, накупила целую гору).
Леночка тем временем выпростала из-под одеяльца крошечную лапку-ручонку. Томский с удивлением увидел: на кулачки зачем-то надеты полотняные варежки. Зачем они дома? Осторожно снял. Пальцы – будто щупальца у крошечного осьминога. Или как водоросли, шевелятся бессмысленно, качаются на волне.
А глаза – инопланетные. Мудрые. Словно кроха семи дней от роду еще (или уже) знает – что там, за гранью по имени жизнь. Что будет с ней, и с ним, и со всем человечеством.
Он попытался перехватить ее взгляд. Глупо улыбнулся. Молвил:
– Ну-ка, скажи: «па-па».
Девчушка взглянула с презрением. И разразилась криками. Сейчас они совсем не были похожи на кошачье мурлыканье – скорее на рык разгневанной рыси.
Куда ее положить? Кроватки нет… Томский пристроил дочь в самом дальнем уголке дивана. Помчался на кухню. Дрожащими руками, под вопли разной степени интенсивности, взялся готовить смесь. Вскипятил воду, ошпарился. Первая порция еды вышла с комками. Вторая тоже. Когда наконец соорудил нечто приемлемое и вернулся в комнату, оказалось, что дочка – беспомощный младенец! – благополучно преодолела полтора метра до края дивана и теперь лежит на полу. Продолжает рыдать – тихонечко, безнадежно.
Ушиблась? Что-то сломала? Сотрясение мозга?
Бросился, подхватил на руки. Что надо поддерживать затылок, забыл – голова на тонюсенькой шейке опасно запрокинулась назад.
Сунул в рот бутылочку – отворачивается, плюется.
Томский не плакал с детства, но малявка довела. Из глаз брызнули слезы, упали на дочкин лоб. Лена взглянула удивленно, на секунду перестала реветь. А потом закатилась с новою силой.
* * *
Акимов наплевал на джетлаг и прямо из аэропорта отправился к Томскому.
Севу переполнял восторг. Впервые их с Мишкой многолетний симбиоз – содружество гения и здравого ума – принес оглушительный, сногсшибательный успех. Их признали не в России. И не в Китае. Им аплодировали в самой Силиконовой долине!
Причем купили глупыши-американцы не изящно выверенную бухгалтерскую программу. И не элегантный «Бой с призраком». Но удивительно тупую, на Севин взгляд, игру под названием «Прибей курицу». Акимов ее и продавать не собирался, показал просто для смеха, чтобы напряженную атмосферу переговоров разрядить. А демократы, борцы за справедливость, высоколобые «белые воротнички» уставились, будто завороженные, на примитивную картинку. Куры (стилизованные, смешные, в кроссовках) пытаются украсть у фермеров еду. А те безжалостно, с грудой перьев и потоками крови, птичек мочат. Вот и весь сюжет, который принес им с Томским – прописью, большими буквами, жирно, обязательно подчеркнуть! – ОДИН МИЛЛИОН АМЕРИКАНСКИХ РУБЛЕЙ.
