Он продолжал сидеть в коридоре, у тумбочки для обуви, на полу. Глотал слезы. Няня суетилась вокруг, лепетала:
– Михаил, Мишенька! Вам плохо? Вызвать «Скорую»?
Больше всего ему сейчас хотелось схватить женщину и придушить – ее же кокетливым шейным платком. Не навсегда – пусть просто потеряет сознание и помолчит хотя бы минут пятнадцать.
«Томский, не сходи с ума. Не сейчас. Сначала спаси жену с дочкой. А потом можешь душить кого угодно», – сказал он себе.
Огромным усилием воли взял себя в руки. Тяжело поднялся, сухо бросил Галине Георгиевне: «Пойдемте». Остановился в кухне у окна. Незаметно, в кармане, включил диктофон на запись. Спросил:
– Во сколько они ушли? До минуты?
– Ну… я прямо до минуты не помню, – смутилась женщина. – Часов в шесть, около того.
– Наблюдали за ними в окно?
– А как же! – улыбнулась няня. – Леночка такая красивая была…
Затравленно взглянула, поправилась:
– Ой, почему «была»? Тьфу на язык мой глазливый! Я имею в виду, платьице вы ей красивое купили, я налюбоваться не могла. Она еще подол так смешно поднимала, чтобы его об землю не испачкать…
– По делу говори, – с ненавистью бросил Михаил.
– А чего по делу? – испуганно взглянула она. – Ну, пошли они, как мы всегда отсюда к метро ходим. Наискосок через двор, мимо магазина… а дальше я уж не видела.
Михаил иногда тоже ходил пешком до метро. И знал, что после магазина можно свернуть направо на бульвар, а оттуда еще раз повернуть перпендикулярно, непосредственно к подземке. Но свои – кто знал, как срезать – всегда шли по гипотенузе. Сквозь территорию поликлиники. В одну калитку входишь, в другую выходишь (обе всегда открыты). И ворота открыты – заезжай, кто желает.
Их могли затащить в машину там. Или на большой парковке у метро. Ранний вечер, теплый июнь, у народа в голове одна мысль: пивка и расслабиться. Даже если женщину с девочкой тащат в автомобиль, а они вырываются, кто там будет обращать внимание? Решат: дело семейное.
Но зачем, зачем?! Будут требовать выкуп?
Неужели это Тимка, подлый гаденыш? Или, может быть… конкуренты? Сева старался не посвящать его в рутину, но Томский знал: не так давно им предлагали уйти с рынка «по-хорошему». За символическую, совсем несерьезную сумму. И, кажется, угрожали.
Но – если ситуация была настолько критической – почему Акимов не предостерег? Начальника службы безопасности они держат, зарплату ему платят. Почему все молчали? Если бы только намекнули, что девчонок подстерегает опасность, Томский в тот же день взял бы им охрану.
…А Галина Георгиевна продолжает лепетать:
– Мишенька, не волнуйтесь, пожалуйста. Наверняка они просто загулялись, погодка-то какая дивная…
Хотя у самой – глаза испуганные.
В кармане взвыл мобильник. Михаил схватил его дрожащими руками и еле удержался, чтобы не метнуть в стену: на определителе значилось «Сева».
– Ну что? Явились твои красавицы? – весело поинтересовался друг. – Как нет? Уже полночь. Ты шутишь?!
– Сева… – Томский пытался сдержать рыдания в голосе и не мог. – Они пропали. Что нужно сделать, чтобы их найти? Скажи мне. Пожалуйста!
– Э… – Всегда безапелляционный друг неприкрыто растерялся.
– Не знаешь, что сказать? – Томского швырнуло от отчаяния к дикой ярости. – Смотри, Севка. Если это по твоей вине… если ты недосмотрел, я тебя первым убью!
Любой другой на его месте бы возмутился: «При чем здесь я?»
Но Акимов работал с Томским много лет и знал к другу подходы. Потому оправдываться не стал. Решительно молвил:
– Хватит орать. Надо в бюро несчастных случаев звонить. В полицию. Выяснять: может, авария. Или ограбили их. Или несчастный случай.
– Они бы тогда давно дали знать, – глухо отозвался муж и отец. – Нина нашла бы возможность меня предупредить.
– А если телефона нет под рукой? Или без сознания, не дай бог?
Михаил представил свою жену и красавицу дочь в паутине капельниц, катетеров, дыхательных трубок и застонал.
И в этот момент зазвонил городской.
Галина Георгиевна кинулась к аппарату, но Михаил ее опередил, оттолкнул, выкрикнул:
– Да!
– Томский, ты? – дурашливо, в стиле булгаковского Коровьева, молвила трубка.
– Да, – прохрипел он в ответ.
– Твои дамы у меня, – весело доложил дребезжащий голосок.
– Сука! – выкрикнул Томский.
А дальше – завернул такую тираду, что нянька в страхе присела.
Весельчак терпеливо выслушал. Когда Михаил иссяк, произнес – все тем же игривым тоном:
– Ругаться нехорошо, господин программист. А то я могу твоей дочке и пальчик отрезать. Или носик. Он у нее такой милый, с веснушками. Косточки нежные. Даже пилы не надо. Одним скальпелем обойдусь.
– Что… что ты хочешь?
– Как – что, за таких красавиц? – Собеседник обиженно хохотнул. – Денежку.
– Сколько? – сразу взял быка за рога Михаил.
– Пять миллионов долларов.
– Но у меня столько нет!
– У всех нет. Ищи, где хочешь, – посуровела трубка. – Я позвоню через два дня. А если ты к ментам сейчас побежишь – сразу мизинчик тебе пришлю. С красным лаком. Фу. Как можно девчонке разрешать ногти красить?
И, прежде чем запищали гудки отбоя, еще раз хихикнуть успел.
– Пьяный. Или наркоман, – прошептал Михаил.
– Что ж теперь будет? – по-бабьи охнула нянька.
Лицо перепуганное и какое-то, показалось Томскому, жадное – до чужих страданий, чужой беды.
Он грубо крикнул:
– Пошла вон отсюда!
И бросился в кабинет.
Запер за собой дверь.
Нужно срочно собирать деньги. Что-то продавать, занимать.
Когда речь о Кнопке и любимой дочке, других вариантов просто нет.
…В дверь торопливо, требовательно застучали. Ну, разумеется, Севка явился. Сочувственный, деловитый. В руках бутылка коньяка, стопки. Первым делом налил, заставил выпить до дна. Сам едва отхлебнул. По лицу было видно: нянька ему все уже рассказала.
Друг осторожно произнес:
– Миш… чего делать будем?
– Как – что? – пожал плечами Томский. – Платить, конечно.
– А если ты заплатишь… а они – все равно? Ну, ты понимаешь… Может, лучше в полицию?
– Нет, – рубанул Михаил.
Обхватил себя руками, вонзил ногти в кожу. Удерживался из последних сил, чтоб не начать рыдать. Топать ногами. Биться головой в стену.
