– Миш. – Акимов смотрел жалобно. – Я согласен. Полиция работает грубо, им такое дело деликатное не доверишь. Давай своими силами попробуем. Хотя бы этого детдомовца дернем, как его – Тимофей, что ли? И тех гадов, что фирму нашу купить хотели, прощупаем.
– А если Лену с Кнопкой убьют?
– Но их… их и так могут убить. Даже если ты заплатишь. Я тебе говорю: давай рискнем. Нельзя ведь карты сбрасывать совсем без борьбы…
Тут Томский не удержался.
Схватил Севу за грудки. Встряхнул от души – у друга клацнули зубы, голова запрокинулась. Прошипел в лицо:
– Мы не в казино, придурок. На жизнь жены с дочкой я играть не буду.
* * *
Михаил ждал. Ждал. Ждал.
Как раздастся звонок в дверь и на пороге покажутся они: похудевшие, несчастные, любимые.
Или в телефоне, наконец, дрожащий Кнопкин голос: «Нас отпустили».
Однако пошла уже четыреста двадцать седьмая минута с момента, как он оставил дипломат с деньгами на вокзале. И сообщил глумливому голосу шифр от ячейки камеры хранения.
– Жди, милок, – велел тот. – Если все чики-пики, мы тебе позвоним.
Михаил никому, даже верному Севе, не сказал, куда ему велели подвезти деньги. А то с друга станется приставить за курьером «хвост» и все сорвать.
Но сам кое-что успел.
Похититель сделал глупость. Позвонил ему в девять вечера и велел быть на Казанском вокзале аж к десяти тридцати. Михаилу хватило времени прежде, чем выехать, взломать вокзальную сеть видеокамер.
Хотя сейф, куда следовало положить дипломат с деньгами, и оказался от камеры в самом дальнем углу (специально, видно, выбирали), кое-что разглядеть было можно. По крайней мере, себя – настороженного, бледного, с портфелем в руках – Михаил потом узнал сразу. А вот лицо курьера различить можно было с большим трудом. Кепка надвинута на самый нос, темные очки, воротник поднят. Сутулый, дерганый. Что-то очень нервное и неуловимо женское в облике. Томскому показалось: это тот самый обладатель козлиного голоска. Похоже, не только алкоголик или наркоман, еще и гомосексуалист.
Может, Сева был прав, когда говорил, что Михаил переоценивает силы противника? И действует никакая не банда, а двое, от силы трое никчемных гопников? А то и вообще – этот парень в одиночку?!
С каким бы удовольствием Томский размозжил проходимцу череп!
Но теперь поздно каяться. Нужно надеяться, молиться и ждать.
Однако час бежал за часом. Козлиноголосый не звонил. И девочки не появлялись.
«Говорил я тебе: деньги отдать проще всего, – безнадежно вздыхал Севка. – Могли бы побороться, могли!»
А няня – та не говорила ничего. Потому что Михаил ее выгнал – достала своими всхлипами и причитаниями. Потом, правда, одумался – она у них с проживанием, свой дом – за тысячу верст от Москвы. Но Акимов успокоил:
– Приютил я Галину Георгиевну, не волнуйся.
– Скажи ей, пусть возвращается, – буркнул Михаил. – Но чтобы сидела в своей комнате тихо, меня не трогала.
Он уже третий день ничего не ел. Но голова кружилась не от голода – от ужаса. И от раскаянья: что хотел, как лучше, но, похоже, своих девчонок – приговорил. Хотя мог бы обратиться в полицию. И тогда еще были бы какие-то шансы.
Но все равно продолжал надеяться. Не спускал глаз с городского телефона. Постоянно брал в руки мобильник. То и дело бегал вниз, к почтовому ящику. Почему-то ему казалось: на его поле, через компьютерные сети, похитители играть не будут.
Однако письмо явилось – именно по электронной почте.
Одна-единственная строка: широта и долгота. Ящик – явно одноразовый, и отправлено из интернет-кафе (Михаил даже проверять не стал).
Он схватил навигатор. Руки тряслись, и координаты он вбил только с третьей попытки.
– Маршрут построен! – жизнерадостно отозвалась коробулька.
И предложила на выбор два пути, один чуть короче, другой – длиннее. Но оба вели в дальнее Подмосковье.
* * *
Деревенька, куда притащил его навигатор, оказалась полностью мертвой. Дома с выбитыми окнами, несчастная, полуразрушенная церковь. По ухабистой, с огромными ямами, дороге Томский кое-как доехал до околицы. Но дальше началась грязища абсолютно непролазная, и машину пришлось бросить у сломанного щита с надписью «Весе…» (когда-то – вот ирония судьбы! – селеньице называлось «Веселое»).
Сердце колотилось отчаянно, на душе становилось все чернее и чернее. Если его девочки здесь и свободны – почему не бегут навстречу?
Навигатор показывал: осталось триста метров. Михаил, утопая в грязи, спотыкаясь о битый кирпич, припустил бегом.
«Вы приехали!» – иронично сообщил прибор у черной от времени избы-пятистенки.
Те же выбитые окна, сорванные с петель двери.
– Нина? Леночка? – неуверенно произнес Михаил.
Полная тишина в ответ.
Однако здесь совсем недавно теплилась жизнь. Да, в доме свалка, но в углу – керосинка. Половинка заплесневевшего батона. Шоколадные обертки. Пустая коньячная бутылка.
– Кнопка! Ленусик! Где вы?! – отчаянно выкрикнул Миша.
В доме никаких комнат – перекрытия давно выломаны. Но в центре композиции – сразу бросается в глаза! – охотничье ружье. «Беретта». Точно такое, что украли пару месяцев назад у него из квартиры.
Чудовищная, дикая каша. Он чувствовал, что голова сейчас лопнет. Затравленно посмотрел на ружье. Трогать его не стал.
Где девочки? В подвале? Михаил, раскидывая мусор, заметался в поисках люка. Нашел. Дернул за ржавое кольцо. Открыл. Глубокий. Внутри – полная темнота. Взять фонарик он даже не подумал – включил подсветку у телефона.
Спустился в погреб, обошел его. Пустота, вонь, грязь, объедки, какие-то тряпки. Неужели его любимых девчонок держали здесь? И где они, черт возьми, сейчас?!
Вернулся в комнату. Догадался обернуть руку в носовой платок. Только потом взял «Беретту», понюхал дуло. Ружье пахло порохом.
«Почему я поехал один? Почему хотя бы Севку не позвал?!»
Где девочки? Где они, где?! Надо обшаривать соседние дома, всю проклятую деревню!
Михаил отшвырнул ружье ногой, выбрался из погреба. Вышел на порог унылого дома, растерянно огляделся. Огород, в дальнем его конце – железный кунг. Может быть, там?!
Когда-то, наверно, здесь рос картофель, но сейчас пришлось продираться сквозь метровые заросли сорняков. Весь в репьях, в грязи, он добрался до железного домика. И в шаге от него замер. Показалось, в стороне, в высокой траве что-то блеснуло.
Михаил медленно, будто под дулом пистолета, обернулся.
Сначала увидел расшитый беспечными блестками подол вечернего платья. И только потом – свою любимую дочь. Она лежала на земле лицом вниз и не шевелилась.
