– Ни за что, – решительно произнесла она.
– Как хочешь. – Томский взглянул сквозь нее.
– И вообще я уйду от тебя.
– Уходи, – равнодушно пожал плечами программист.
И лишь когда у нее на глазах выступили слезы, равнодушно прибавил:
– Только куда тебе уходить? И зачем? Мужика у тебя нет. Работу свою ты не любишь. Москву не любишь. Денег у тебя нет. Чем тебе будет лучше без меня?
Она хотела возразить – Томский повысил голос:
– Это ведь ты пришла ко мне. Пришла сама, первой. Значит, я зачем-то был тебе нужен. Зачем?
– Позлорадствовать хотела, – честно призналась Настя. И безнадежно добавила: – Вот дура!
– Дура, – спокойно согласился он. – Саму себя совсем не знаешь. При чем здесь злорадствовать? Ты меня до сих пор жалеешь и любишь. Потому и вытащила из психушки. А я что? Я только рад тебя в союзниках иметь. Вот и оставайся. Мы с тобой будем прекрасно дополнять друг друга.
Сомнительное, ох сомнительное счастье! Но она и правда не ушла. Загипнотизировал ее, что ли, этот щуплый, нищий и даже без паспорта доходяга? Или в природе любой женщины – какой бы ни была она успешной и красивой – врачевать убогих, спасать несчастных?..
Впрочем, Настя скорее не спасла, а джинна из бутылки выпустила.
Она-то надеялась влиять на Томского. Раньше – когда жили вместе – у нее из Мишеньки почти что веревки вить получалось.
Но теперь он безоговорочно взгромоздился на трон и взял бразды правления в свои руки.
Никого не слушал. И на наставления врача плевать хотел. В первый же вечер на свободе выбросил все таблетки. И виски хватанул целый стакан (хотя пить ему, конечно, тоже запретили).
Из больницы Настя благородно отвезла Томского к себе домой – а куда еще было ехать? Заранее постелила гостю на диване в гостиной.
Тот осмотрел наглаженное постельное белье в горошек и скривился:
– Я в проходной комнате не хочу. Не бойся, на твою спальню не претендую. А кабинет у тебя есть?
– Но я в нем работаю!
– Теперь там буду работать я. И спать там же. Перенеси белье и все остальное.
И она – словно рабыня, почти с охотой! – повиновалась.
А Томский сел за ее стол. Включил ее компьютер. Увидел иконку Интернета и, чуть не впервые, улыбнулся:
– Настюха, вот она! Свобода!!!
Кликнул по вожделенному значку. Однако тут же снова нахмурился, буркнул:
– Но скорость ни к черту. И память у твоего ящика нулевая. Ладно, все исправим.
И в тот же вечер курьеры начали доставлять коробки.
– Откуда у тебя деньги? – заинтересовалась она.
Михаил хмыкнул:
– Я фанат технологии «умный дом». Год назад вложил в их акции совсем немного. А они за этот год прибыль в пятьсот процентов дали. Так что на первое время у нас с тобой деньжата есть.
– Может, ты тогда себе одежду закажешь?
Из больницы Томский ушел в обносках на три размера больше – санитар, бугай, милостиво пожертвовал.
– Зачем? – искренне удивился Томский. – Здесь все равно никто не видит. А когда будем уезжать, ты сама сходишь и купишь мне, что надо.
– А мы будем уезжать? – насторожилась она.
Томский посмотрел снисходительно, словно на ребенка:
– Ну, разумеется. Думаешь, Севка и эта дура нянька в России? Естественно, за границей прячутся. Как выясню, где именно, сразу сорвемся.
– Может быть, нам прямо сейчас уехать? А то вдруг в больнице проверка будет?
– Пока нельзя. У меня есть дела в России.
– Какие?
– Сама догадайся.
И отвернулся от нее к компьютеру, истинному своему богу.
– Это все, что ты хочешь мне сказать? – Она еле сдерживалась, чтобы не заплакать.
Томский посмотрел на нее холодным взглядом:
– Нет, не все. Прямо сейчас сходи в банк. В любой. И открой счет на свое имя. Реквизиты дашь мне. Я пару игрушек написал, гонорары будут капать туда. Если тебе что надо – шмотки, бриллианты – покупай без вопросов. Остальное снимай и приноси мне.
– Томский, – прищурилась она, – а тебя мама в детстве не научила говорить слово «пожалуйста»?
– Я лучше буду тебе платить, – пожал плечами он. – За приют и помощь. А также за то, что ты не будешь требовать от меня соблюдения правил хорошего тона. Двадцать тысяч в месяц в твердой валюте тебя устроит?
Да, Мишка никогда не был жадным. Потому Настя и вцепилась в него – много лет назад. Но тогда она мечтала лишь о материальных благах. Ей казалось, что ни капельки она Томского – хилого таланта! – не любит. А вот сейчас настолько хотелось, чтобы он ее поцеловал…
Но просить, чтобы Миша приласкал ее – сейчас! – Кондрашова не рискнула. Лишь грустно произнесла:
– Да, Миша. Двадцать тысяч меня устроит.
Он сбросил зарплату ей на карточку в тот же день.
Но очень долго не требовал от нее ничего. Просто жил в ее квартире. Никаких поручений не давал, пристать не пытался. Задание дал единственное:
– Запишись на курсы по макияжу.
– Зачем? – опешила Настя. – Я прекрасно умею краситься.
– Дура, – спокойно пригвоздил он. – Курсы профессионального макияжа. Мне нужно, чтобы ты могла полностью изменить свою внешность. Это нам пригодится.
Насте совсем не понравилось поручение Томского. Но она его безропотно выполнила. Хорошо хоть, учиться оказалось интересно. И повод появился: вырываться из зловещей – благодаря постоянному присутствию Томского – квартиры.
Впрочем, из кабинета Михаил почти не вылезал – только в туалет и очень изредка в душ. Еду Настя ему ставила под дверь.
Но как-то в августе, ранним утром, когда Кондрашова крепко спала, Томский внезапно ворвался в ее спальню, принялся трясти за плечо.
Она села на постели, со страхом взглянула. Бледное, перекошенное лицо, глаза горят странным блеском, рот дергается.
– Миша, что случилось? – ахнула Кондрашова.
А он вдруг нырнул в ее постель. Ледяной, весь дрожит. Настя инстинктивно прижалась к нему, пробормотала:
– Давай я тебя погрею!
Но он отстранился – резко, как от врага. Стянул с нее одеяло, завернулся в него. Укутался с головой, только глаза сумасшедшим блеском сверкают. А голос срывается, каркает:
– Езззжжжай ппппрямо ссссейчас на ккккладбище.
– Ты чего, Миша? – совсем перепугалась Настя. – Какое кладбище?!
– Ббббутовское.
Он продолжал трястись – одеяло ходило ходуном. Она бросилась к шкафу, достала два пледа, укрыла его, пробормотала:
