Однако пока одолевала лишь усталость. И обида. Да, враги страдали. Но ему легче совсем не становилось.
Томский вышел из подвала, поднялся в дом.
Настенька увидела его окровавленную одежду, прикусила в страхе губу, но, умница, промолчала.
Боевой подруги Михаил не стеснялся – разделся догола прямо при ней. Бросил одежду на пол, велел:
– Сложи все в мешок, потом вывезем.
В спальне натянул чистое.
В окно косыми солнечными лучами стучался прелестный весенний закат.
– Прогуляюсь, – коротко бросил Томский Насте.
Заброшенную ферму в горах Альпухаррас они (по легенде – супруги) купили недавно. Испанский риелтор не скрывал радости, что сбывает с рук ветхое, с прогнившей крышей строение. Лепетал бессвязно:
– Прекрасное место! Исключительный воздух! В трех километрах деревня! Отремонтируете, освоитесь. Будете свиней разводить, хамон делать!
Риелтор, по счастью, так спешил сбыть с рук безнадежный объект, что не стал интересоваться: с чего вдруг двум явно не бедным россиянам забиваться в несусветную испанскую глушь?
Не слишком любопытным оказался и народ в ближайшей деревеньке. Здоровались, поглядывали с интересом, но с разговорами не лезли, хотя Настенька и лопотала весьма бегло на языке Сервантеса. А «безъязыкому» Томскому только кивали:
– Buenos dias!
…Но сегодня, когда он быстро, почти бегом спустился в селеньице, вместо равнодушно-приветливых встретили его исключительно мрачные взгляды. Мясник в ответ на «добрый вечер» взглянул пристально, подозрительно. Безобидные алкаши, курившие на пороге бара, сразу отвернулись, втоптали в пыль сигареты, ушли внутрь.
Но больше всего испугала стайка школьников. Очень испанские – носатые, черноволосые, расхлябанные, – они шли впереди. Постоянно на него оглядывались. И почему-то говорили по-русски:
– Вот он, буржуй. Благодетель. Пришел спасать нас. Придурок!
И все мешалось в голове: то ли весна в Испании сейчас, то ли подмосковная зима. То ли он на ферму возвращается, то ли с Кнопкой – совсем юной, испуганной – ведет ее подопечных детдомовцев в поход.
– Иди ты в одно место со своими подарками. Не нужно нам ничего! – Голоса детей звучали все громче, забивали гвоздики в мозг.
Томский растерянно оглянулся.
Теперь и пейзаж вокруг – гротесковый, странный. Беленый испанский домик, а рядом – почерневшая от времени изба. С вершины кривой, наполовину засохшей березы гикает ворона. За одним из оконцев хвалится розовыми боками хамон, за другим – почему-то пластмассовая елка, украшена дешевой гирляндочкой.
Михаил поспешно повернулся, оставил позади странный, слившийся воедино мир. Прошлое и будущее. Правду и вымысел.
Побежал вверх – на ферму, в свой новый дом.
Слева вдруг мелькнул – он от удивления заморгал – кусочек Тверского бульвара. Выше, на горе, засветились огни – точно как на Монмартре. Справа засверкали миллионами искр фонтаны Белладжио из Лас-Вегаса.
Сжал голову руками, твердил себе: «Чушь! Мираж!»
Бог, что ли, старается его пленников защитить? Лишить его разума, чтобы он забыл о них, отступился?!
Нет.
Томский доведет свою месть до конца.
В дом даже не зашел – сразу отправился в подвал.
Севка как раз успел очнуться.
* * *
– Миша, МИШЕНЬКА! Ну не хотел я их убивать!!! – из последних сил орал друг.
Томский отшвырнул нож – если не взять себя в руки, он прикончит его сейчас, не выдержит.
А добивать пока рано. Нужно прежде узнать.
Томский изо всех сил врезал кулаком жертве под дых, выкрикнул:
– А что ты тогда хотел?!
– Просто… просто испугать тебя, – блеял Сева. – Ну… и деньги… Я жесткую команду дал: как только бабки у меня окажутся, сразу твоих жену с дочкой выпустить… И предупреждал, чтобы все аккуратно, не нервировать, что у Кнопки сердце больное. Жорка поклялся. Он тоже не убийца. Обычный парень. И на мокруху подписываться не хотел. Так получилось…
* * *
Георгий Сазонов дядьке на «мерине» отрезал:
– Не. Я в такие игры не играю.
Мужик загоношился:
– Тогда по расписке плати. Или сразу твоему батяне звоним?
– Да куда хочешь звони. Я «вышку» получать не хочу, – буркнул Сазонов.
– Да это розыгрыш обычный! Типа первоапрельского!
– Ага. За который пожизненное дают, – упорствовал Жорик.
– Вот ты тупой, – начал возмущаться дядька. – Пожизненное дают, если заложников убивают, понял? А я тебя, наоборот, заклинаю, прошу: чтоб ни один волосок с их голов не упал. Просто засунешь в машину. Отвезешь на пару дней, куда скажу. Подержишь взаперти. Потом выпустишь.
– А они меня опознают.
– И опять дурак. Читай Уголовный кодекс. Если ты заложников освободил добровольно, уголовная ответственность не наступает, – авторитетно заявил дядька. – Так что искать тебя никто не станет. Кому ты нужен – опознавать еще тебя?
– Не, все равно не буду. За двадцать штук мараться? – твердо молвил Георгий.
– А за сто? – вкрадчиво произнес мужик.
– Сто чего?
– Сто тысяч долларов.
Жорик зашевелил губами – переводил в рубли. Получалось много. Очень много.
А дядька продолжал искушать:
– Естественно, твою расписку сразу рвем. Аванс дам прямо сейчас. И еще на расходы.
И пачкой пятитысячных шлепает.
Жора и хотел смолчать, но не удержался, прохрипел:
– Сколько тут?
– Полмиллиона. Наших, деревянных. Плюс сто тысяч долларов, когда дело сделаешь.
Офигеть. Машину можно прямо сейчас брать. И вискаря – хоть цистерну.
…Дело на первый взгляд никаких особых тягот не предвещало.
Мужик показал фотографии: тетка (лицо, Жорику показалось, малость придурочное). И девчонка восьми лет. Никакой охраны, в школу, на кружки мамаша водит дочку пешком.
– Не, у школ стремно. Там народу всегда полно. И камеры, – затревожился Жорик.
Однако дядька отмахнулся:
– Я уже все продумал. Прихватишь их по пути в театр. Через два дня. Вечером. Пойдем, маршрут покажу.
И самолично провел от дома, где жертвы жили, до метро. По пути объяснял:
– Вот это – прямая дорога к станции. Но все ходят наискосок, через поликлинику. Место проходное, шумное. И заезд туда свободный, ворота с двух сторон открыты. Номер тряпкой завесишь и притаишься под любым деревом.
