– Давно, только без толку. Ни в одном глазу. Ты уже все знаешь?
– Да, Юрка Соловьев приходил.
Николай кивнул.
– Ну, чего домой-то не идешь? – продолжала я.
– Сейчас пойду. Посижу еще чуть-чуть и пойду.
– Тебе Лильку жалко?
– В том-то и дело. Не жалко. Я все думал, как от нее избавиться, и вот, накаркал. Раньше нет, не думал, а когда она стала Нелю доставать… Жена терпела, молчала. Но я‑то знал. Лиля мне докладывала – как она звонила, что сказала. И вот тогда я хотел, чтобы с ней что-нибудь случилось. Ты не подумай, это я так, в запале. Не знал же, что так все выйдет. Я ведь тоже про ее астму ничего не знал. Я когда узнал, мне легче стало. И сейчас пью, а ничего, кроме облегчения, не чувствую. Как ты думаешь, Неля меня простит?
– Не знаю. Пойдем домой. Я Машку заберу. Ее твоя жена ужином кормит.
А потом было так, как я и предполагала. Неля уехала в Пермь. Не смогла жить в нашем поселке. Никто, кроме нас с Юркой, так и не узнал, что это она вылила растворитель. Николай думал, что жена ему измену не простила. Но дело было в самой Неле. Она из-за самой себя уехала. Николай катался первое время туда-сюда, в отпуск к семье ездил. Но переезжать в Пермь отказался. Даже ради семьи. Там он был никем, надо было все сначала начинать, а здесь ему было легче, проще. А Неля ни в какую не хотела приезжать в поселок. Они развелись. И Николай стал жить с очередной секретаршей – девчонкой, лет на пятнадцать его моложе. И все было так, как всегда. Неля мальчишек воспитывала, работала. А Николай по выходным водил свою новую жену, беременную, в кино. Жена была очень довольна – трехкомнатная квартира с отличным ремонтом, муж-начальник.
Чужие похороны
– Ну уж Зину ты точно помнишь, – начала рассказывать мама.
– Да уж, – ответила я.
Тетю Зину, которую на самом деле звали Дузима, было сложно не запомнить. Они с мужем Габой приехали на Север из Бурятии и считались местными знаменитостями. Нет, скорее, достопримечательностями. Тетя Зина работала поваром. Можно сказать, была гением кастрюль и половников, шеф-поваром всей округи, включая город. И могла сотворить ужин из ничего. Перловка? Да из нее такая каша получается! А рыбный бульон? Тетя Зина варила такой бульон из рыбьих голов! Она рассказывала, что училась у коренной жительницы Севера. То ли ханты, то ли манси. Я ее тоже видела – маленькая, почти крошечная, старушка с длинной косой, доходившей до пят. Тетю Зину она считала своей… Так вот бульон. «Никогда не наливай бульон в тарелку, – учила меня тетя Зина, – пей из кружки. Настоящий бульон нужно пить, как чай». Бульон был и первым, и вторым, и третьим блюдом. А уж домашний хлеб, который тетя Зина умудрялась печь из муки грубого помола… Это был самый вкусный хлеб, который я когда-либо ела. Банкетные столы были ее коньком – рыбу она выкладывала целиком, вырезала из обмороженной морковки цветы.
Тетя Зина была очень востребована, и ее вызывали в город, если ожидались почетные гости, был юбилей важного начальника или свадьба. Она предъявляла одно, но жесткое требование – машина. Повариху нужно было забрать от дома и довезти до кухни, где бы эта кухня ни находилась. Официально она работала в обычной столовой в нашем поселке лишь потому, что ей был выделен личный транспорт с водителем Шуриком, который мог преодолеть на своем «уазике» снегопады, заносы, завалы, разливы, половодье, снежную бурю и прочие погодные сюрпризы. Что бы ни происходило на улице, Шурик всегда стоял под всеми парами и ждал свою хозяйку.
Да, если кухня находилась выше второго этажа, то тетя Зина наотрез отказывалась ехать. Ни за какие гонорары не соглашалась.
Дело было вовсе не в капризах – она весила килограммов сто пятьдесят, если не больше, и спокойно себя чувствовала только в пределах кухни. И чем меньше была кухня, тем комфортнее было тете Зине. У нас в квартире, на крохотулечной кухне, она очень любила готовить. Пешком Зина ходить почти не могла. Боялась оступиться, упасть и больше не встать. И выше двух лестничных пролетов не поднималась – задыхалась. И только Шурик – жилистый, маленький, худющий, евший за пятерых под присмотром тети Зины, но никак не толстевший, мог погрузить ее в машину. Подсадить, подтолкнуть и мягко плюхнуть на сиденье. Тетя Зина приседала, крякала, задирала юбку, дубленку и кричала: «Готова, давай!» – и Шурик в этот момент вжимался плечом в мягкую попу своей начальницы и рывком бросал ее вперед. Он же следил за тем, чтобы тетя Зина не мерзла – а она, несмотря на полноту, была мерзлявой, – и включал в машине печку на полную катушку. Тете Зине нравился жар – рядом с раскаленной духовкой ей было хорошо. В дыму, чаду, когда уже все официанты и тети-Зинины помощники обливались потом, она лишь обмахивалась фартуком – довольная, счастливая, с легким румянцем.
– Давай я с тобой гулять буду, хоть по чуть-чуть, – предлагала мама.
– Зачем? – искренне не понимала тетя Зина.
– Ты похудеешь, будешь лучше себя чувствовать.
– Мне и так хорошо. Повар должен быть толстым. Кто ж поверит, что я вкусно готовлю, если буду тощая, как глиста, – хохотала тетя Зина.
– Ты скоро в дверь не будешь проходить! На тебя в самолете два места придется заказывать!
– А я на поезде ездить буду! – продолжала хохотать тетя Зина.
На работу она возила с собой табуретку, сделанную по спецзаказу, – шире и выше обычной, стандартной. Шире – чтобы уместить свое мягкое место, а выше – чтобы видеть то, что булькает в кастрюлях. Любимое положение тети Зины – сидеть на табуретке, на которую никто, ни при каких обстоятельствах больше не садился, болтать маленькими, пухлыми, как у младенца, ножками и отдавать указания.
С мамой они дружили на почве еды. Тетя Зина сумками возила нам дефицитные продукты. Мама предлагала ей деньги, но та всегда отказывалась. У нее было правило – «за сырую еду брать нельзя». Но если тетю Зину просили испечь торт или запечь мясо, то в этих случаях у нее была жесткая такса. Дорого. Однако никто не возражал – других таких поварих не сыскать. И никто не владел искусством из одной тощей курицы соорудить стол на десять человек. Тетя Зина фаршировала куриную шею, шпиговала грудки, жарила крылья и голени, а из остова варила роскошный суп. Даже кожа шла в дело – повариха фаршировала ее грибами и запекала.
К нам тетя Зина заезжала чуть ли не каждый день. Шурик выгружал ее из «уазика» и поднимал на второй этаж.
– Твою ж мать, – говорила тетя Зина, заходя в квартиру, – Ольга, почему ты не живешь на первом?
У нас ей нравилось. Она занимала собой весь диванчик и пристраивала на огромном животе крошечный блокнотик – тетя Зина, несмотря на свои габариты, обожала мелкие предметы. Чем меньше, тем лучше. У нее был маленький блокнот, огрызок карандаша, крошечная сумочка, в которую помещалась только малюсенькая, кукольная расческа. Деньги тетя Зина прятала в лифчике, в недрах своей необъятной груди, так что кошелек ей был не нужен. Единственное, что доставляло ей неудобство, – маленький размер обуви, тридцать пятый. Мама, если мы ехали в Москву в отпуск, всегда привозила тете Зине обувь – то тапочки, то туфли на каблучке. Повариха встречала обновки безудержным восторгом. Шурик был рядом – помогал начальнице примерить, втискивая ее крошечную, но пышную ногу в туфли.
