– И в чем же дело? У тебя не было денег?
– Нет, я мог бы попросить отца, мог бы заработать сам: я уже умел кое-что делать своими руками, но… Понимаешь, я разочаровался. Мне казалось, что она – самая тонкая, чуткая – должна оценить мой поступок, должна понять, что это не просто сувенир, не просто какое-то украшение. Вместо благодарности она потребовала нечто более ценное, вернее то, что ценным было для нее – просто маленький кусочек золота!
– Золото – это благородный металл! Его блеск напоминает свет солнца, в то время как серебро отливает лунным. Ничего удивительного в том, что девушка захотела иметь именно солнечную – яркую и счастливую судьбу!
– Вот именно! Она просто захотела иметь! Иметь золотое кольцо, которое стоит не менее десяти золотых монет.
– Двадцати. Двадцати золотых. И это без соответствующего узора и гравировки.
– Мне всегда казалось, что любовь, какой бы она ни была, невозможно измерить в монетах, литрах, километрах и тому подобных единицах, – сказал Тифей, пряча серебряное кольцо в карман. – Либо она есть, либо ее нет. А тот, кто пытается высчитать стоимость или силу своей любви заблуждается и старается ввести в заблуждение окружающих. Когда я попросил Нилу вернуть мне кольцо, она ответила отказом и сказала, что мы не пара друг другу, и подарок она вернет только в обмен на золотое украшение. После этого разговора я впал в настоящее отчаяние и не ел несколько дней, вера в людей, которой всегда учил меня отец, сильно пошатнулась. Я пробрался ночью в дом Файра и выкрал у Нилы свое кольцо. В ту ночь я решил, что навсегда уйду из Хамати и буду жить в лесу, избегая каждого, кого только увижу, и питаясь тем, что смогу раздобыть.
– И что же было дальше? – внимательно всматриваясь в черты юноши, окрашенные отблесками костра в желто-оранжевый цвет, спросил Зиан.
– Дальше? Когда в Хамати узнали о случившемся, отец Нилы запер ее в своей лавке и пригрозил выпороть при всех жителях, если меня не найдут или если она не извинится передо мной. Все мужчины селения искали меня целую неделю, вдоль и поперек обшаривая лесную часть Тергона – огромное пространство от Восточной сини до западных пределов. А я бежал не уставая, то и дело прячась от преследователей, петляя и изматывая сам себя. Самым страшным были не гудящая боль в ногах, не разрыв с родным краем и дорогими мне людьми, а постоянный спор, не прекращавшийся ни на минуту. Я спорил с Нилой, с Файром, со своим отцом, с лесом, с небом и солнцем, с каждым пнем и каждым камнем, не замечая, что на самом деле спорю с собой и только с собой!.. Словно жуткого дикого и злющего зверя, гнал я себя сквозь самые дремучие дебри, в клочья разрывая одежду, в кровь стирая появляющиеся мозоли. Куда и зачем, не знаю. Только прочь, прочь от людей. Тогда я отрицал все: дружбу, любовь, преданность. Само добро казалось мне просто выгодной пародией на реальность, на тот закон, который действительно правит миром, жизнью каждого. В те минуты рождалось и осознавалось нечто ужасное. День и ночь сливались воедино, и ночи оказывалось больше. Темнота плыла перед моими глазами, странный холод, не ощущавшийся кожей, словно обволакивал с ног до головы, пропитывая каждую частицу меня, сливаясь с самой кровью.
Угли костра зловеще потрескивали, а яркие алые искры взлетали высоко в небо и тут же исчезали во мраке.
– Однажды в нескольких шагах послышалось слабое журчание – это был небольшой ручей. Я решил отдохнуть, омыть раны и, зачерпнув в ладони немного воды, увидел в ней свое отражение: несколько мгновений на меня смотрело нервное, затравленное, чумазое существо. Каким же жалким я показался себе в тот момент, когда в ответ на мою попытку выказать свою злость нежданному свидетелю своего привала образ, навеянный усталостью, просочился сквозь пальцы и уплыл от меня вдоль по ручью. Я упал рядом с ручьем навзничь и начал, катаясь по траве, неудержимо смеяться. Усталость, давшая о себе знать через секунды, старалась все ниже и ниже придавить меня к земле, а я все громче и громче хохотал, вытирая выступающие слезы, и продолжал извиваться, словно змея, придавленная камнем. Несколько раз я скатывался в ручей, поднимался на ноги и тут же опять валился со смеху на бок. Ко мне возвращался вкус жизни, тот самый вкус, который пытались у меня отнять эти бессонные ночи, кровоточащие раны, бессмысленные разговоры с воображаемыми спорщиками. Все это обрело какой-то другой смысл… Наверно, только потеряв все, потеряв себя, можно понять… До конца прочувствовать, как же прекрасен этот мир.
– Твой отец сильно переживал все это время, – заметил Зиан, укоризненно качая головой. – Ты не подумал об этом?
– Мне кажется, что это единственный человек, который понял меня тогда. В то самое время, когда все собирали снаряжение для поисков, с шумом и в страшной спешке распределяли направления, он говорил, что меня не стоит искать, что это бесполезно, и было бы лучше, если бы все занялись своими обычными делами. Однако жители Хамати были очень встревожены и слишком заняты. А когда отец скупил у Файра весь запас выделанной кожи, пошел в свою мастерскую и как ни в чем не бывало начал сапожничать, стали даже поговаривать, что он не смог перенести беды, выпавшей на его долю, и потерял рассудок. Но это было не так. Ровно через пять дней после моего исчезновения отец взял свою суму и ушел в лес. Как он разыскал меня, какими тропами добрался до маленького, совсем неприметного ручья, я не знаю, но только он был первым человеком, которого я увидел после своего недельного скитания. Мы молча перекусили, рассматривая солнечные отсветы на поверхности потока, а затем папа спросил меня: «Сколько раз за всю свою жизнь Нила обманывала тебя?» Я не знал, что и ответить, потому что Нила всегда говорила только правду, возможно, приукрашивая что-то или о чем-то умалчивая, как и любая другая девушка. Но я не мог упрекнуть ее во лжи. «Сколько подлых и жестоких поступков она совершила?» – продолжал отец. Я молчал. «Тифей, сынок, дай людям шанс и не требуй от них совершенства. Ты тоже совершал проступки, но я ни разу, ни разу не отказался от тебя. Я всегда продолжал и продолжаю любить тебя. Помни об этом, помни всегда». Да. Так он сказал.
Ночь затянула все вокруг своим плотным непроницаемым одеялом. Тифей подложив под голову пару сапог и укрываясь походным плащом, лежал около костра и погружался в воспоминания:
– После возвращения в Хамати и веселого праздника в мою честь, на котором Нила извинилась, искренне попросила прощения за свой каприз, мы с отцом направились в мастерскую и работали там несколько дней подряд, прерываясь только на сон и на еду. Не помню точно, сколько сапог и башмаков мы сделали, но на вырученные от их продажи деньги я смог купить золотое колечко для Нилы. Ведь именно таким и был наш уговор – я получу обратно подаренное кольцо только в обмен на золотое. Все сложилось как нельзя лучше… Но я не поменял своего решения жить вне Хамати, не затем, чтобы быть дальше от людей, а для того, чтобы быть ближе к лесу, к природе. Ведь именно она спасла меня от безумия и продолжает спасать по сей день.
Пора было спать. Все в ночном лесу говорило об этом юному охотнику, но его собеседник никак не хотел укладываться. Он прислушивался к каждому шороху, иногда вздрагивал и начинал обшаривать цепким взглядом тень каждого дерева, каждого куста, то сам вдруг начинал греметь перебираемыми украшениями, ворочаться и шуршать оберточной бумагой.
