Боярин налил себе и сиду по рюмке и начал оглашать список своих пожеланий по пунктам.
– Так. Во-первых, друг мой Тихий, ты мне чаровством своим дорогую вещь испортил. Возмести!
Муранское зеркало в полный рост – это вам не чих мышиный, тут рыбкой да куньими шкурками не отделаешься.
И вдруг… Я начала понимать все, о чем говорили мужчины. Мешанина из слов превратилась в нечто абсолютное понятное – слова сложились в предложения, а те, в свою очередь, – в осмысленные фразы. И это был не какой-то там синхронный перевод, а чистое волшебство. Будто я с рождения знала этот чудно́й язык.
Сидоров – то есть Тихий, – кивнул, не споря.
– Разумеется. Я тебе даже сверх того дам, только не заказывай больше зеркал у италийцев. А то мало ли что из них может вылезти. – И подмигнул. – В Византии покупай, там надежней. Да и торг тебе будет славный, если корабль снарядишь в Царьград. Что-то еще?
«Так! Значит, итальянцы и Византия тут есть. Уже хорошо», – обрадовалась я. Хотя в общем-то странный это был повод для радости, но хоть что-то знакомое. А если хорошенько подумать, можно предположить, что я угодила в прошлое.
– А во-вторых, забери с собою пащенка моего и к делу его приспособь, – отрубил боярин. – Сам про университеты заикнулся, вот и отдувайся теперь! Чтобы воротился он ко мне ученым, сытым и при деньжатах. А ежели не убережешь, так быть тебе, поганому, прокляту до скончания времен. Понял?
– Обижаешь, Айвэн, – усмехнулся «поганый» и зубы показал. – Нарываешься!
«Айвэн? Иван, стало быть! – мысленно встрепенулась я. – Ага! Значит, все-таки русский и боярин. Хорошо это или плохо?»
– А ты не обижайся, – теперь подмигнул Корецкий. – Чего тебе, духу бессмертному, на меня, старого дурака, обижаться-то? Прошка, пиши давай, раз выучен, на мою голову…
«Бессмертный – кто?» – немедленно встревожилась я и осторожно покосилась на Сидорова.
Духом этот гад уж точно не был.
Прошка, высунув от усердия кончик языка, уже вовсю строчил купчую. Не в первый раз, чай. Даром, что ли, батюшка их с братаном к торговому делу с малолетства приучает? Писцы, собаки худые, дерут больно дорого, а своя кровинушка, хоть и в скирде нагулянная, всяко надежнее наемного лодыря.
Мальчишка так бойко обращался с пишущим… э… инструментом, что всякие вопросы о его грамотности у меня отпали сами.
«Интересно, а какой век на дворе?» – робко полюбопытствовала я. Но пока сделала это мысленно, не рискуя обнаружить свое новое знание.
– Ты, девка! – Иван Дмитриевич впервые обратился к живому товару, то есть ко мне. – Понимаешь меня?
Я вздрогнула и от неожиданности согласно кивнула.
Да, теперь я понимала каждое сказанное слово, но пока не решила, радоваться мне или горевать по этому поводу.
– Звать как? Чьих будешь? И сколько тебе зим? Ну-ка, отвечай, как на исповеди!
Насчет исповеди этот средневековый тип загнул, конечно.
– Екатерина, – выдавила я из глотки. – Говорова. И лет… то есть зим мне двадцать шесть.
– Тьфу ты, перестарок! – презрительно сплюнул боярин. – Чо-т аж стыдно мне, брат Тихий, что я за этакую ледащую девку такую цену ломлю. Но уж сговорились. Давай-ка, Прошка, подмахну там… – Он черкнул пером. – Все! Владей!
Мужчины ударили по рукам, скрепляя сделку, и выпили.
«Тихий» помахал пергаментом, чтобы просушить, внимательно перечитал, свернул в трубочку и, гибко потянувшись, убрал в сумку, висевшую здесь же, на крючке. И улыбнулся своему приобретению. Оч-чень многообещающе.
Переход права собственности отразился на мне самым катастрофическим образом: я безобразно, как-то совсем по-бабьи, разрыдалась.
– Эй, да ты чего? – изумленно вскинул бровь Сидоров. – А ну-ка, выпей-ка с нами!
Он налил мне местного самогона, а я и сопротивляться не стала – опрокинула стопку. Стресс снимать как-то ведь надо.
– Выпила? Закуси. И давай знакомиться, что ли.
И что-то подсказывало мне, что никакой он не Сидоров, вообще не Сидоров ни разу.
Глава 3
«Мой милый котик, будь повеселее…»
Диху
Дети Холмов в принципе способны ограничивать себя в желаниях, но как же они этого не любят! А уж если речь зашла не об обычной блажи, а о почти физической потребности, вроде гейса – быть, присутствовать и, если не касаться ежесекундно, то хотя бы наблюдать – о, тут дивные обитатели иного мира дадут фору самому капризному инфанту! И сколько бы ни причитала Марфа-ключница, как ни ругала ругательски похабника и поганца, на котором креста нет и в ком совести днем с огнем не сыщешь, сид только глазом зеленым сверкал да шипел не по-людски, а из горницы вон не шел. Даже морду не отворотил, паскудник, когда Марфа вертела сомлевшую пришелицу, будто соломенную куклу, облачая в приличную юной девице рубаху. Широкая спина ключницы, впрочем, заслоняла не только бедную девку, но и всю кровать, однако где ж это видано, чтоб колдун чужеземный в честном тереме рассиживался? Но этому поганцу хоть бы хны. Пауком забился в самый темный угол, откуда неотступно и ревниво следил за каждым движением Марфы, и никакие увещевания на него не действовали. Впору бы Ивана Дмитриевича кликнуть, чтобы гостя своего нечистого к порядку призвал, однако боярин высказался вполне определенно: чужачка эта – заморскому ведуну честно купленная раба, и пусть он ее хоть голой за лошадиным хвостом потащит, все равно будет в своем праве.
Но Марфа тоже упрямой уродилась, а потому, раз такое дело, решила: колдун или нет, а пока она, ключница бояр Корецких, бесовскими чарами не околдована, никакой похабник девку под ее присмотром не спортит. За порогом – пожалуйста, а в доме – ни-ни! Возмущение честной женщины зашло так далеко, что она даже пренебрегла всеми прочими обязанностями, оставив дворню без пригляда, но из горницы не уходила, покуда этот прыщ заморский тут глазищами своими лупал.
Катерина
Редко кому в жизни не доводилось просыпаться от сильного всепроникающего запаха. Положим, воскресным утром ты дрыхнешь без задних ног, видишь десятый сон, и вдруг включается нос. Бац! Запах жареной картошки вытаскивает из кровати лучше всякого будильника. Так вот со мной то же самое случилось. Только без жареной картошки.
Проснулась я от навязчивого запаха, больше похожего на ядовитый дым. Аж глаза заслезились. Тут и мертвый бы воскрес. Закашлялась, откинула в сторону тяжеленное одеяло и осмотрелась по сторонам, стараясь при этом не дышать носом.
– Эй, кто-нибудь здесь есть?
Вероятно, если бы из комнаты вынести все сундуки, комоды, ларцы и лавки, а также ковры, покрывала и скатерти, то места хватило бы для двух билльярдных столов. А так женщина в сарафане и душегрее, явившаяся на зов, едва протиснулась поближе к небольшой горе из всевозможных тюфяков, на вершине которой я почивала. Не хватало только горошины, как в известной сказке.
