Хотелось бежать и орать, а Дина и шевельнуться не могла. Она не чувствовала ног, она вообще ничего не чувствовала. Когда врач анастезирует больной зуб, вся щека немеет. А Дине как будто анастезировали все тело.
Над головой тренькнули пружины.
– Ох… – ворочается. Дина тяжело сглотнула. В ушах еще стоял подслушанный разговор. «Завалил пацана ветками и пошел. На автобус надо было успеть». Сетка кровати над головой провисла, и можно было угадать комплекцию лежащего. Нетолстый, невысокий, может, чуть выше Дины. Завалил пацана ветками и пошел. Разводы на полосатом матрасе. Что она здесь делает? Похоже на страшный сон.
За дверью застучали каблуки, и этот на кровати подал голос:
– Эй, эй, развяжи меня! Сил нет уже!
Привязан. Хорошо. Каблуки процокали мимо. За стеной кто-то шумно ругался или пел. Дина даже чуть успокоилась и окончательно решила, что это все ей снится. И матрас, и пружины, и сумерки за окном. И запах дыма.
Запах притянуло со сквозняком из-под двери, Дина сперва решила, что снаружи кто-то курит. Но пахло не табаком. Пало жженой бумагой, деревом и проводкой одновременно.
– Кухня! Что там у вас? – раздалось из коридора.
За стеной кто-то завопил: «Пожар!» – звякнуло стекло. По коридору затопали ноги. Запах дыма забивался в ноздри, но Дина не могла даже чихнуть. Она еще раз попробовала шевельнуться, но нет.
– Огнетушитель где?
– У Семеныча.
– Только один? Дом деревянный! Пожарку вызвала?
– Ага… Выводить надо всех…
– Ты это будешь делать? Все санитары по домам разошлись давно. Мы с тобой не справимся.
– Угорят же…
– Раздай мокрые тряпки, обойдутся.
Дым тянулся из щели под дверь и заполнял комнату. Этот на кровати кашлял и хрипел не переставая. У Дины слезились глаза. Надо срочно просыпаться! За стеной громко топали и вопили, этот на кровати взвыл высоко и страшно:
– Подожглииииииииии!
Пружины над Дининой головой ходили ходуном, привязанный рвался на волю. Кто-то вошел, бросил в него мокрой тряпкой и тут же захлопнул дверь.
– Выходим! – крикнули в коридоре и застучали-застучали каблуки, торопясь покинуть пожарище.
«А я?» Дина задыхалась от дыма, но кашлянуть по-прежнему не могла. Комнату заволокло так, что окна стало не видно. Пружины на кровати дернулись еще пару раз и затихли. «Неужели угорел?» – Дина прекрасно поняла, кто там такой лежит, но парня отчего-то стало жалко. Ужасно жалко стало себя: сгореть, лежа под кроватью в психушке, ничего себе юмор!
Дым выедал глаза и ноздри. Этот на кровати не шевелился, стихли голоса в соседней комнате. Что-то тяжелое рухнуло внизу, под самым боком, и стало темно.
Глава IV. Папин гость
Голова болела, будто по затылку хорошенько врезали. Лежать было жестко и холодно. Рядом в темноте что-то блеснуло: ага, молния на куртке Лысого.
– Доброе утро, девочки и мальчики. Я уж думал «Скорую» вызывать. Ты как, нормально?
Дина села на ступеньках. Голова гудела неимоверно.
– Сильно ударилась?
– Угу…
Грязная лестница, лужи, Лысый, все как было.
– А Даша где?
– В соседний подъезд побежала, не помнишь, что ли? Догонять со мной пойдешь или домой?
Вот меньше всего тогда Дине хотелось бегать по подъездам, догонять Дашу. Голова трещала, и сетка больничной кровати еще стояла перед глазами. Привидится же такое! Но если ввязалась в авантюру, да еще и получила по голове, глупо отступать.
– Ну? – Лысый встал, показывая, что сейчас уйдет.
– Пошли, че уж… – Дина поднялась, держась за стенку. Перед глазами все плыло. Лысый уже громко топал вниз по лестнице, надо было догонять.
– Эй, притормози!.. – Проще притормозить поезд. Дина так и бежала по лестнице, держась за стенку, ступая в лужи под ногами. Выскочила на улицу: свежий воздух! Запах гари не отставал от нее на лестнице, только здесь наконец ушел.
Дина огляделась: ни Лысого, ни Даши, и наугад свернула вправо. Фонарь на стройке был только один: у входа в подъезд. Дина сделала несколько шагов вдоль стены, дошла до угла… Значит, в другую сторону. Опять мимо светящегося подъезда, вдоль стены…
– УУУУУ! – Вой доносился из-за забора. Высокий, с подвизгиванием, как будто собака под машину попала. Собака?!
– Гришка! – Дина одним прыжком вскарабкалась на забор, села верхом: ни черта не видно.
– Гришка! Гришка! – Лес щетинился в темноте, и хоть бы ветка на кустике шевельнулась.
– Гришка!
– Вот она где! – Дина, как услышала голос, чуть не свалилась. Под забором на стройке стоял отец. Как же она мимо-то проскочила?!
Дина развернулась, спрыгнула, чуть ни ему на макушку: что сказать? Отец молчал, скрестив руки на груди, ждал.
– Я это…
– А эти тоже ваши? – крикнул кто-то из темноты. Молодой голос и какой-то знакомый…
К подъезду в свет фонаря вышли трое. Мужчина, по возрасту как отец, почему-то в ушанке и телогрейке, в мае-то! Двумя руками за уши он держал Дашу и Лысого. Лысый, тот смирно стоял, а Даша методично лупила мужика по коленке, приговаривая:
– Пусти, а то сидеть будешь больше, чем мне лет!
А этот в телогрейке даже не морщился. Держа ребят за уши, он с радостной миной шел к Дине с отцом и болтал:
– Я сплю-сплю, слышу – по лестнице топают. А это ребята забрались. Стройка-то заброшенная, стеречь некому. А я все равно тут рядом живу. Вот на рыбалку собрался… Так это ваши?
– Давай всех, – буркнул отец, и Ушанка наконец-то разжал пальцы. Лысый с облегчением вздохнул, Даша на прощание пнула его по коленке, но к Дине с отцом подошла и даже буркнула «здрасьте».
– А вы из нового микрорайона, да? Я вас не помню… – Ушанка болтал, не замолкая. – Почти всех старожилов знаю, а вас с ребятами не встречал. – Он медленно подходил к отцу. Ребята пятились от него. Отец стоял статуей. Из-за спины Ушанки торчал рюкзак, а из рюкзака – нелепый матерчатый чехол. Дина могла только гадать, что там: ружье, удочки, шампуры или, может быть, катана, но отец смотрел на чехол с уважением.
– Это «Лис»?
– Ага! – радостно сообщил мужичок. – Сто лет мне служит, нарадоваться не могу. До пятидесяти килограммов! Мне, конечно, так не везло…
– Что, купальщицы не попадались? – засмеялся отец.
Нет, вы поняли? Он смеялся! Дина уже забыла, когда последний раз видела такое, отец даже юмористические передачи смотрит с каменным лицом, а тут какой-то балбес с удочкой!..
– А я в тот год щуку взял вот такую! Красавица, а жрать невозможно, старая же…
