– Да в том-то и дело, что это, во‑первых, сложная работа, – с некоторой досадой возразил Озеров, – а во‑вторых, совершенно другая, непривычная. И вы… тоже, – обратился он к Роману, внезапно позабыв, как его зовут. – Не нужно так стараться, вы же не новости читаете!.. Фон Корен у вас говорит в точности как диктор, а он человек с эмоциями, я бы даже сказал, со страстями!.. Лаевского убить собирается, чтобы улучшить человеческую породу!..
– Я знаю, зачем он собирается убить Лаевского! – огрызнулся Роман.
– Хорошо, хоть сами знаете, – сказал столичный режиссер, – только нам никак не показываете. Мы не понимаем, кто такой ваш фон Корен.
– Лялечка, давай я тебе помогу, – предложила артистка Никифорова заведующей литературной частью, которая доставала из шкафа чашки.
Вид у заведующей был как с похмелья – глаза красные, губы сухие, и руки дрожали так, что чашки стукались о блюдца, все слышали. Она никакого участия в репетиции не принимала, сидела с краю и писала что-то длинное, как будто повесть. Этим писанием она была так увлечена, что не сразу понимала, когда к ней обращались.
Когда объявили перерыв, она собрала свою писанину и убрала на полку возле двери.
– У меня есть имбирь, – заявила Ляля и облизнула сухие губы. – Никто не возражает, если я его в чай добавлю?
– Это прекрасно! – сказал из угла Федя Величковский. Он всю репетицию просидел тихо как мышь, даже не шевелился, только блестел глазами. – И с лимоном!
– Я не буду с имбирем, – объявил Роман Земсков.
– Тогда… для вас… отдельно, – прошелестела Ляля.
Утром они с Ромкой столкнулись у лестницы. Он сбегал сверху, легкий, как перышко, а она тяжело, как больная, поднималась снизу. Он налетел на нее так, что она покачнулась и уронила сумку. Он поддержал ее под локоть, поднял сумку и извинился.
Он сказал: «Прошу прощения, Ольга Михайловна!»
Вот как он сказал.
Ляля писала и думала, что он назвал ее Ольгой Михайловной, и нет и не могло быть в ее жизни ничего худшего, чем эта самая Ольга Михайловна!..
– Раз, два, три, четыре, – считала Никифорова. – Лялечка, чашек не хватает!
– Там, внизу, еще есть. Их только ополоснуть надо…
Никифорова присела и распахнула нижнюю створку старинного буфета. Створка скрипнула. Снег продолжал валить, и Озеров заметил, как Валерия быстро и незаметно зевнула в кулачок – словно кошка.
Зря он назначил эту читку. Нужно было репетировать прямо на сцене, как обычно. Сцена артистам привычнее, роднее. С другой стороны, их обязательно нужно чем-то занять, отвлечь – натуры тонкие, а завтра похороны…
Что-то звякнуло, брякнулось, Марина Никифорова ойкнула, и все оглянулись на нее.
– Ляля, там в чашке ключи какие-то…
Марина поднялась с корточек и аккуратно положила на стол рядом с чашками большую связку ключей.
Ляля взглянула и отвернулась – она наливала в чайник кипяток.
– Подождите, это же… Это же Виталия Васильевича ключи! Верховенцева!..
Озеров оглянулся, а Федя Величковский выскочил из своего угла.
– Ну да, – сказала Валерия громко, встала и подошла. – И брелок его, он из Мюнхена привез, всем нам эти пивные кружки дурацкие дарил! Ну?! Это же его ключи!
– Точно, его, – пробормотал Ваня Есаулов. – Я помню.
– Как они здесь оказались?! Ляля, он что, давал тебе свои ключи?
– Кто?
– Верховенцев!
– Нет, – сказала Ляля удивленно. – Конечно, нет!..
Алина выхватила из кармана телефон и нажала кнопку.
– Папа, – скороговоркой выпалила она. – Подойди к нам сюда, в литературную часть. Прямо сейчас!..
– Но они в чашке лежали! – продолжала Марина Никифорова. – Я взяла чашку, а там… Они вывалились на пол, ну, вы видели!..
Роман Земсков взглянул на связку и отвернулся.
– Я не знаю, – растерянно сказала Ляля, – он мне никогда своих ключей не давал… И я никогда…
– Да, но они – вот! Как они сюда попали?
– Хорошего всем дня, – из дверного проема провозгласил Юрий Иванович. Он тяжело дышал и был бледен нездоровой бледностью, но бодрился и потирал руки, как будто в предвкушении чего-то приятного. – Что тут у нас такое?
– Нашлись ключи Верховенцева, – равнодушно сообщила Лера Дорожкина. – Вот они. У Ольги Михайловны в чашке были припрятаны.
– Как?!
– Я не прятала никаких ключей! Я не знаю, откуда они взялись!
– Должно быть, от Виталия Васильевича. Может, это он сам в чашку их положил? Или вы их у него вытащили?
Несчастный директор перестал потирать руки, подошел и взял связку.
– Точно, его ключи, – заключил он убитым голосом. – И брелок его… Кружка пивная, помнится, он его из Германии привез… Вот этот от кабинета, этот от репзала, эти от наружных дверей, а этот…
– Юриваныч, – очень быстро и неубедительно сказала Ляля, – я их никогда в руки не брала, я не знаю, как они там оказались, в этой чашке!..
– Поня-ятно, – протянула Марина Никифорова, и они с Валерией обменялись понимающими взглядами, как две закадычные подружки. – Теперь все поня-ятно…
– Ничего не понятно! – тихим голосом крикнул Юрий Иванович. – Ляля, объясни мне…
– Я не знаю, – пролепетала Ляля Вершинина и затряслась. – Я понятия не имею… честное слово… откуда… у меня кабинет всегда заперт… не всегда, но когда меня нет…
– Денежки, значит, вот как пропали, – будто подытожила Валерия. – Надо же, я и подумать не могла…
Федя Величковский по-собачьи стал на колени и сунул голову в буфет.
– Я не брала денег!
– Да и ключиков тоже не брала, – кивнула Валерия. – И в чашку их не прятала!
– Лера, замолчи, – сквозь зубы процедил Роман Земсков. – Замолчи, и все!
Она усмехнулась. Щеки у нее порозовели.
– Ну, я так понимаю, репетиция отменяется, – сказала она почти весело. – Здесь сейчас начнутся следственные действия, и всем будет не до нас, грешных. Можно идти?..
И поднялась.
Очень хороша, мимоходом подумал Максим Озеров. Ни капли грима, только, пожалуй, еле заметный акцент на глаза. Уместный наряд – узкие джинсы, свободный серый свитер, мягкий шарф. Небрежная прическа, заколотая как будто наспех. По опыту общения с разного рода актрисами, певицами и ведущими он знал, сколько сил, времени и упорства требует такая небрежность.
Валерия Дорожкина к сегодняшней встрече с коллегами подготовилась очень тщательно и с умом.
Дверь распахнулась, и в помещение заглянул Валерий Клюкин, оказавшись с Валерией нос к носу. Она отступила, как будто ей плюнули в лицо.
