Она сделала движение, как будто собиралась спрятать листок.
– Стойте! Осторожней, Ляля! – в два голоса закричали Озеров и Величковский, Атаманов, ушедший было на кухню, моментально вернулся. – Дайте сюда!
Ляля медленно подала Озерову листок. Теперь она была вся красная, до кончиков ушей, а кончики стали даже малиновые.
Озеров быстро пробежал глазами строчки. Федя, вывернув шею, читал у него из-за плеча, сосед хмуро смотрел в сторону.
– Это… все? Одна страница?
Ляля покачала головой и опустилась на стул.
– Оно… длинное было. Я не помню, сколько страниц. – И вдруг вспылила: – Зачем вы читаете?! Нельзя, это никто не должен читать!
– Ольга Михайловна, – быстро заговорил Федя, – мы же не просто так, из праздного любопытства и суемыслия! Не обижайтесь, правда!.. Смотрите: вы написали письмо, оно пропало, потом одна страничка из него почему-то нашлась в вашей сумке, а сумка после пожара почему-то оказалась в сугробе. Это же странно, да?
– А в конверт вы его сами положили? – спросил Озеров.
– Не было у меня никакого конверта! Говорю же! Я написала письмо, и оно куда-то делось, потерялось!.. Я не хочу!.. Я не хочу, чтобы вы… – Тут глаза у нее наполнились слезами до краев, и слезы перелились, хлынули по щекам и закапали на скатерть, на тарелки. – Не смейте читать!..
– То, что здесь написано, подтверждает ваше самоубийство, – сказал Озеров хладнокровно. – «Я совершила страшное преступление – убийство. Я не стану жить, просто не смогу, – прочитал он без всякого выражения. – У меня нет сил. Какая глупость – все начать сначала! Что можно начать, когда все умерло, и я тоже умерла! То, что я хожу и дышу – ерунда. На самом деле меня нет. Я сгорела, испарилась, как будто надо мной взорвалась ядерная бомба. В романе я читала, что после ядерного взрыва от сгоревших людей остаются тени, а от меня не осталось ничего, понимаешь? Я не знала, что так бывает на самом деле – человек сгорает, и от него не остается даже тени».
Он аккуратно положил листок на стол и сказал Егору Атаманову:
– Вот тебе прекрасное объяснение поджога. Готовое!.. Не зря Федька сумку эту искал, молодец! Человек сгорает, и от него не остается даже тени! Это все литература, конечно, но если бы… дом сгорел вместе с… Ольгой Михайловной, а сумку потом нашли, все списали бы на нее, включая труп Верховенцева.
Он раздул ноздри.
– А страшное убийство, которое вы совершили, это что такое?
Ляля плакала, вытирая лицо ладонями.
– Убийство любви, правильно я понимаю? Вы совершили ужасное преступление, по вашей вине умерла любовь! Да?..
Ляля все плакала.
– Наш противник все придумал просто прекрасно! Он прочел ваше письмо, вытащил одну страницу, подложил ее к вам в сумку и сделал так, чтобы сумка уж точно не сгорела. Федь, ты прав. Он очень расчетливый и опасный человек.
– Кто из нашего окружения тянет на расчетливого и опасного? – пробормотал Федя. – Кажется, я уже когда-то задавал этот вопрос.
– Ляль, где ты письмо-то это потеряла? – хмуро спросил Атаманов. – Мужики, видишь, дело говорят. Это готовая… прощальная записка, мать вашу так и эдак!..
– Не помню! Я не помню, где именно! Кажется, где-то в театре!
– Вы на работе писали?
– Да!.. Да.
– Ляль, а точно ты его ферту своему не вручила? Или, может, в горячке… того… сунула?..
– Егор!
– Ну, извини, извини ты меня…
– Как вы мне надоели, – сквозь зубы выговорил Максим. – Егор, листок надо спрятать. Он может понадобиться. Не знаю зачем, но пригодится. Ляля, сколько страниц было в письме?
– Не помню… Длинное.
– Десять? Сто пятьдесят?
– Какое вам дело?!
– Мне никакого, – рявкнул Озеров, и Федька опять осторожно тронул его за плечо. – Длинное письмо не только долго писать, его еще и долго читать. Наш противник читал его долго и выбрал именно ту страницу, которая ему была нужна. Даже полстраницы! Снизу-то оно оторвано. То, что было дальше, ему не годилось и в картину самоубийства не укладывалось.
– А вот это? – Федя осторожно вынул из кармана куртки желтый баллон. – Это откуда у вас в доме?
Ляля только взглянула и отвернулась:
– Это не мое.
– Да это растворитель, – сказал сосед Атаманов. – Должно быть, я там поставил, когда карнизы ладил. Я их морилкой прошел и малость кольца замазал. Нужно было подтереть, это я тогда забыл. Хорошо, что не рванул от огня-то!..
Разочарование Феди Величковского было таким явным, что Озерову стало его жалко.
– То есть это ваш баллон, Георгий Алексеевич?..
– Ну мой, да.
– Даже у таких гениальных сыщиков, как ты, – сказал Максим Феде, – бывают неудачи.
– Картошку-то будете трескать?! Или что?!
– Будем, – согласился Федя и сел верхом на стул. – Что-то мы упускаем, Максим Викторович, что-то важное. Мы должны последовательно продвигаться от финала к началу, а мы все зигзагами скачем, как сайгаки. Про костюмерную вообще забыли!.. Помните, нас с Кузиной Бетси в подвале заперли, а в костюмерной что-то искали? Кто и что там искал? Вы не знаете, Ляля?
Она покачала головой. Егор подвинул к ней тарелку с картошкой. Она взяла вилку и задумалась, видно, забыла, что нужно есть.
Федя моментально слопал свою порцию и коркой вытер донышко.
– Мамаша утверждает, – выговорил он с набитым ртом, – что мы с братаном и папашей, как павианы. Никаких манер.
Озеров задумчиво ел картошку, оказавшуюся очень вкусной. Он ел и думал.
– Скажите, Ляля, а вот… после того, как Роман приходил к вам за вещами, – у нее дернулось лицо, – но перед тем, как мы у вас в кабинете стали читать пьесу, вы его не видели?.. Может, в буфете? А?..
Ляля улыбнулась:
– На лестнице. Он на меня налетел, я чуть не упала. Он сказал: «Извините, Ольга Михайловна». Он назвал меня Ольгой Михайловной, представляете?..
– Хорошо, что он не назвал вас Петром Петровичем, – съязвил Озеров. – Егор, мы до вечера отъедем, а ты… посидел бы дома.
Атаманов внимательно глянул на столичного режиссера. Тот поднимался со стула, хлопал себя по карманам, искал ключи от машины, которых в Федькиных штанах не могло быть.
– И не пускай никаких визитеров! Ни из Красного Креста, ни из Комиссии по правам человека.
– Ключи ты в тот раз у меня оставил. На! – Егор бросил Озерову увесистый электронный брелок. – Будь по-твоему, посидим дома. Вон, на лавочке под яблоней погуляем и вернемся.
– А… почему вы так говорите, Максим Викторович? – спросила Ляля, как будто только сейчас сообразив что-то. – Вы что, на самом деле думаете, что меня могут… убить?
