Всерьез огорченная – она и сама не могла бы ответить, что именно ее внезапно так огорчило, – она ушла на кухню и налила в чайник воды.
Этот парень не сегодня-завтра уедет в свою московскую жизнь, где получают красные дипломы и работают на «Радио России», где, должно быть, все прекрасные спортсмены и у всех складываются замечательные карьеры, а она, Василиса, останется в Нижнем.
Она останется и будет работать на трех работах, и станет ждать квоту на бабушкину операцию, потом будет ухаживать за ней изо всех сил, и, может быть, когда-нибудь они купят путевки на теплоход – бабушка все мечтает – и поплывут от Нижнего до самой Астрахани и обратно, будут просто сидеть на палубе и смотреть на берега, это и будет наградой.
…Вы все свободные, независимые, и вольный ветер гладит ваши гордые гривы!.. А у меня обязательства, больная бабушка и театр, где только и есть настоящая жизнь! И нечего так снисходительно рассматривать мои трояки по физкультуре!..
Василиса достала «парадные» чашки с блюдцами и коробку зефира – угощать Федора Величковского.
– Зефир я люблю, – сообщил Федя совсем близко. Он стоял в дверях кухни и наблюдал за ней. – И вообще я люблю чай пить. В какой-то сто пятидесятой биографии Маяковского я прочитал, что его страшно раздражал образ жизни Лилечки, ну, Лили Брик, потому что она очень любила самовар и играть в преферанс. А он считал это мещанством.
– Ты играешь в преферанс?
– Чай люблю пить, – повторил Федя, вытащил из-под стола табуретку и уселся на нее. В крохотной кухоньке от него было очень тесно. – Пироги люблю, особенно с малиной. С яблоками тоже хорошо. Вот зефир люблю, а конфеты не люблю, только «Мишку», когда свежие…
Он разглагольствовал, и не было в нем никакой неловкости, нисколько он не чувствовал себя неуместным – посреди тесной кухоньки на расшатанном табурете!.. Василиса уже жалела, что пригласила его к себе. Выдумала зачем-то с бабушкой его знакомить!.. Что ему до ее бабушки?.. Впрочем, дело тут не в нем, конечно, а как раз в бабушке. Василисе очень хотелось, чтоб Федор Величковский ей понравился – не так, как Роман Земсков, а по-настоящему понравился! И если так и будет, Василиса моментально это увидит, поймет, и это казалось ей очень важным.
Вдруг затрезвонил звонок и приглушенно закричали:
– Василиса, ты дома? Открывай, открывай скорей!..
У нее сделалось перепуганное лицо, она бросила пачку с чаем – чай рассыпался, – и выскочила в коридор, задев Федю. Он рванул следом.
– Кто там? Что случилось?! – Она распахнула дверь.
За дверью стояли какие-то люди, они громко и встревоженно говорили.
– Бабушка! – вскрикнула Василиса. – Ты что это?!
– Ничего, ничего, сейчас отпустит.
– Ей лечь надо и в «Скорую» звонить! Вась, ты зачем ее одну отпускаешь?! Любовь Сергеевна, потихонечку, потихонечку давайте!
– Бабушка, ты что?!
– Звони в «Скорую», кому говорят!..
Мужчина и женщина в мокрых куртках под руку ввели в квартиру какую-то женщину. Она шла тяжело и медленно, механически переставляя ноги. Федор увидел, какие у нее синие губы – по-настоящему синие! Он знал, что это означает, и ему вдруг стало страшно.
– Сердечный приступ, – говорила в телефонную трубку Василиса. – Карпова Любовь Сергеевна, шестьдесят восемь лет, да вы нас хорошо знаете…
Голос у нее был тоже какой-то механический. Женщина между тем укладывала на диван ту, вторую, с синими губами.
– Вася, давай воды и лекарства! У нее лекарства есть на экстренный случай?
– Мы соседи, – растерянно объяснял, обращаясь к Феде, толстый румяный мужик и мял в руках шапку, – едем себе, и вот где с бульвара к нам поворачивать, тетя Люба в снегу сидит! Хорошо, Лида заметила, я бы мимо проехал!
– Вася, «Скорую» вызвала?
– Да, да. Бабушка, выпей.
– Васенька, не пугайся, обойдется, обойдется, говорю тебе.
– Зачем ты ее одну отпускаешь-то?! Разве можно?! Вот молодые, никакого понимания нету! Пальто надо снять, и боты!
– Бабушка, не двигайся, потом снимем!
По квартире гулял сквозняк, с площадки сильно тянуло сигаретным дымом, а из кухни запахом нашатыря и валокордина. Федя бестолково метался за Василисой между кухней и диваном, не зная, чем помочь.
«Скорая» приехала очень быстро, усатый фельдшер с железным чемоданчиком привычно поздоровался с Василисой, привычно разложил чемоданчик на краю полированного стола и покидал ампулы в привычно подставленное блюдце. Соседи мялись в коридоре, но не уходили.
– Что за толпа? – сердито спросил усатый фельдшер, усаживаясь на край дивана, и зыркнул из-под очков. – Тут ничего интересного нет, давайте отсюда и двери закройте!
Соседи попятились, Василиса побежала за ними, прикрыла дверь.
– Ну что такое, Любовь Сергеевна! Нашли время помирать. Рано еще, погодите.
– Да я и не спешу.
– Чего там? Слышно про операцию-то что-нибудь?
– Ждем, Леша. А там как бог даст.
– Даст, даст, – скороговоркой сказал усатый и вдел в уши стетоскоп. – Сейчас поспокойней полежите!..
Вернулась Василиса и стала у стены. То и дело она заправляла за уши волосы. Федя подошел и встал рядом.
– Ну вот, сейчас отпустит. По-хорошему, в стационар надо, Любовь Сергеевна.
– Да я только оттуда, Леша!..
– Все равно надо.
Фельдшер сидел довольно долго, измерял давление, слушал сердце, из аппаратика вылезала розовая лента с неровной черной дорожкой – кардиограмма. Василиса предложила чаю, он отказался. Вид у него был недовольный.
– Ну, до следующего раза, – напоследок сказал он, складывая железный чемоданчик. – А про больницу вы подумайте. Чего нас вызывать то и дело, лежали бы в стационаре!..
В опрятной комнате царил разгром – одежда на полу, вывернутое из ящика белое одеяло на стуле, на столе все сдвинуто и нарушено, в общем, понятно, что беда.
– Бабушка, ну что?..
– Да лучше мне, лучше! Уже совсем хорошо.
– Вот куда ты пошла, зачем?! Мы же договаривались!
– Васенька, я же не могу сиднем целыми днями сидеть! От сидения этого еще хуже заболеваешь! Вот в Ялте в санатории больным обязательно назначается променад.
– Бабушка, ты же не в санатории! И не в Ялте!
– Ты меня лучше с молодым человеком познакомь.
Василиса вдруг вспомнила про Федю Величковского, которого она так хотела показать бабушке!..
– Это Федя, он с «Радио России».
Любовь Сергеевна улыбнулась гостю и сделала движение, чтобы лечь повыше.
– Что ты прыгаешь? Не прыгай!
