Только он вошел в ворота, как из дворницкой раздался сердитый голос Архипа:
– Илюшка, где это ты пропадал? Иди-ка сюда, негодный мальчишка!
«Узнали! Cейчас бить будут!» – мелькнуло в голове Илюши, и он медленно, неохотно, нахмурив брови и опустив голову, направился в дворницкую, куда его звали.
– Это ты выпустил собаку Петра Степановича? Говори сейчас же! – закричал на него Архип и, чтобы придать больше внушительности своим словам, схватил мальчика за волосы.
Илюша молчал. Ему не хотелось ни объяснять, ни оправдывать своего поступка, и он ждал неизбежного за него наказания.
– Да чего же ты не говоришь? Идол ты этакий! – горячился Архип. – Твое это дело, что ли? Ходил ты на квартиру барина без него?
– Ходил! – проговорил наконец Илюша.
– Ах ты!.. – Архип замахнулся и готовился знатно проучить мальчишку за шалость, но вдруг кто-то остановил его руку.
– Перестаньте, – проговорил знакомый Илюше голос, – оставьте мальчика. Я сам поговорю с ним.
– Чего с ним, сударь, говорить? – отозвался Архип, выпуская, однако, волосы Илюши из своих рук. – Его просто выдрать следует, да и все тут!
Освободясь от тяжелой руки Архипа, Илюша, не доверяя своим ушам, посмотрел на своего заступника. Да, точно, это был Петр Степанович.
– Послушай-ка, мальчик, – спросил он не сердитым, но очень серьезным голосом, – ты зачем ходил без меня ко мне в комнату?
– За собакой! – процедил сквозь зубы Илюша.
– Зачем же тебе понадобилась моя собака? – удивился Петр Степанович. – Поиграть ты с ней, что ли, хотел или продал ее кому-нибудь? Что же ты молчишь?
Илюше вдруг вспомнилось, как мучилась бедная собака, и он почувствовал злобу к ее мучителю.
– Никому я ее не продавал, – заговорил он вдруг сердито, – а жалко мне ее было, вот что! Вы зачем ее морили? Что она вам сделала?
– Вот оно что! – воскликнул Петр Степанович. – Ишь, какой жалостливый! А ты разве думаешь, я это так, для потехи ее мучил? Нет, друг любезный! Я, видишь ли, учусь людей лечить; для этого надо разные снадобья попробовать, что от них делается. На человеке попробовать жалко, а собаку хоть и жалко, да все же меньше. Понимаешь? Ты видал ли, как люди болеют и умирают от болезней?
– Видал.
– Ну, то-то же! А кабы их хорошо лечили, они, может быть, поболели бы, да и выздоровели. Вот я собак помучаю, а зато потом людям добро сделаю, понимаешь?
– Понимаю, – задумчиво произнес Илюша.
Слова Петра Степановича так поразили его, возбудили в нем столько мыслей, что он забыл даже радоваться своему избавлению от ожидаемого наказания.
«Ишь, чудеса, – думалось мальчику, – собак морят, чтобы людей лечить! Да неужели же нутро у собаки такое, как у человека? Говорит, кабы хорошо лечили, выздоровели бы, и отец бы выздоровел, не умер. Эх, верно, тот доктор, что лечил отца, мало собак загубил: не помогло его снадобье!»
Несколько дней Архип, боясь новой шалости мальчишки, не пускал Илью к Петру Степановичу, но потом забыл его вину и, не успевая справляться со всеми своими работами, опять послал его прислуживать жильцу. На этот раз собак в квартире не было. Петр Степанович сидел, по обыкновению, за книгой. Долго не решался Илюша заговорить с барином, но наконец, подав ему чай, собрался с духом и предложил давно мучивший его вопрос:
– А что, много надо загубить собак, чтобы вылечить одного человека?
Петр Степанович в эту минуту совсем забыл и историю с собакой, да, пожалуй, и самого Илюшу. При таком неожиданном вопросе он посмотрел на мальчика с удивлением, даже с испугом, и, вдруг вспомнив все, громко расхохотался. Этот смех очень обидел Илюшу.
Он несколько секунд смотрел на развеселившегося барина и, махнув рукой, нахмурясь вышел вон из комнаты.
Петр Степанович понял, что напрасно оскорбил мальчика. Он позвал его к себе и стал ласково разговаривать с ним; объяснил ему, что, кто хочет уметь лечить, тот должен не только губить собак, но многому учиться, многое читать, что многие лекарства уже известны и их не нужно пробовать на собаках, и тому подобное. Илюша слушал его объяснения с напряженным вниманием и видимым удовольствием.
С этих пор отношения между Петром Степановичем и Илюшей несколько изменились: Илюша стал меньше прежнего дичиться барина и решался иногда заговаривать с ним, а Петр Степанович обращал больше внимания на своего маленького слугу, подробно и обстоятельно отвечал на его вопросы, расспрашивал о его жизни, угощал его чаем, дарил ему мелкие монеты.
Глава V
С тех пор как Илюша стал помогать дворнику и услуживать Петру Степановичу, он меньше прежнего сидел у тетки на кухне; но это не мешало ему знать все кухонные дела. Он видел и слышал, как часто барыня бранила лакеев, горничных и в особенности его тетку. Барин возвращался домой также по большей части сердитый, кричал не только на прислугу и на детей, но даже на жену; один раз дошел до того, что ударил лакея и за какое-то некстати сказанное слово вытолкал Жоржа из комнаты.
– Эк они бесятся, точно белены объелись! – говорили про господ на кухне.
Дело в том, что Гвоздевы непременно хотели жить так, как самые богатые из их знакомых, и тратили гораздо больше денег, чем получали. Им приходилось делать долги; но пока находились люди, которые верили им и охотно ссужали их деньгами, они не горевали и продолжали свою веселую, беспечную жизнь. Теперь настало время расплаты. Многие кредиторы довольно нелюбезно требовали возвращения своих денег; другие соглашались на отсрочку, но под довольно тяжелыми условиями.
Господин Гвоздев кричал, сердился, упрекал жену в нерасчетливости, в мотовстве и решил наконец, что следует изменить образ жизни. Решение это не мешало ему, однако, нанимать дорогую квартиру и задавать роскошные пиры знакомым, а жене его накупать множество нарядов себе и детям; оно коснулось только разных мелочей хозяйства. Каждый разбитый стакан, разорвавшийся в стирке платок поднимали в доме целую бурю. Барин обвинял лакеев в том, что они пьют его вино и курят его сигары; барыня кричала, что у нее крадут чай и сахар, что на стирку белья уходит слишком много мыла, считала огарки свечей и тому подобное.
Всех больше доставалось Авдотье: барыня давала на обед вдвое меньше денег, чем прежде, а требовала, чтобы все готовилось так же хорошо, и, сама не зная цены разных припасов, беспрестанно подозревала кухарку в обмане и в воровстве. Отдав ей отчет в сделанных покупках, Авдотья почти всегда возвращалась в кухню вся в слезах.
– Господи, что за жизнь проклятая! – говорила она. – Весь свой век прожила честно, ни в каком деле не замечена, а тут – чуть не каждый день воровкой называют!
– И охота это вам терпеть! – отзывалась новая, только что поступившая горничная. – Да я бы дня не прожила здесь после такой обиды. Слава Богу, место найти можно!
