Потом негритянка подняла голову.
– Капитан, разрешите идти?
– Разрешаю. – Алекс слегка удивился подобной официальной
просьбе, но решил поддержать ее тон.
Они остались втроем.
– Мы с Уотсон разместимся в свободной пассажирской каюте, –
сказал Холмс. – Если вы не против, капитан.
– Могу уступить свою. – Алекс пожал плечами.
– Не стоит. – Холмс аккуратно вычистил трубку,
неодобрительно покачал головой, увидев выползшего из угла жучка-уборщика. Что
для следователя чистота по сравнению с уничтоженными уликами?
– Неужели вы оба знаете, кто убийца? – внезапно спросила
Уотсон.
– Я знаю, – сказал Холмс.
– Я тоже, – сообщил Алекс.
– У Мото Конана, в «Деле троих, потерявших четвертого»,
Холмс и убийца обменивались точно такими же репликами! – возбужденно сказала
Уотсон.
Холмс покачал головой.
– Нет, милая Уотсон. Простите, но я пока не готов
предъявлять обвинение.
Доктор улыбнулась, признавая очередную неудачу. Сказала:
– Что меня поражает, так это выдержка убийцы. Ведь известно,
что следователь-спец раскрывает дело в девяносто девяти целых и трех десятых
процентах случаев! Как он может оставаться спокойным в такой ситуации?
– Если бы мы имели дело с классическим убийцей, с обычным
аморальным натуралом, ваше удивление было бы уместно, – признал Холмс. – Но это
спланированная акция. И тот, кто прячется под чужим лицом, – он выразительно
посмотрел на Алекса, – начисто лишен страха. Убийца-спец не теряет
хладнокровия, так же как пилот-спец управляет кораблем до последнего… уже видя,
что гибель неизбежна.
– Вот я тоже так подумал. – Алекс позволил себе улыбнуться
Холмсу. – До завтра, Холмс. И пусть нас ждет удача.
Он встал, кивнул Уотсон и быстрым шагом двинулся по
коридору.
Спать не хотелось.
Алекс лежал, укрывшись до пояса, проглядывая при свете
ночника томик «Всемирной литературной классики». Включенная в поисковом режиме
книга показывала произведения со словом «любовь».
Произведений было много.
Можно даже сказать – все.
Алекс перешел в директорию «стихотворения». Выбрал поэта –
Дмитрий Быков, ввел все то же ключевое слово:
Кинозал, в котором вы вместе грызли кедрач
И ссыпали к тебе в карман скорлупу орехов.
О деталь, какой позавидовал бы и врач,
Садовод при пенсне, таганрогский выходец Чехов!
Думал выбросить. И велик ли груз – скорлупа!
На троллейбусной остановке имелась урна,
Но потом позабыл, потому что любовь слепа
И беспамятна, выражаясь литературно.
Через долгое время, в кармане пятак ища,
Неизвестно куда и черт-те зачем заехав,
В старой куртке, уже истончившейся до плаща,
Ты наткнешься рукою на горстку бывших орехов.
Так и будешь стоять, неестественно прям и нем,
Отворачиваясь от встречных, глотая слезы…
Что ты скажешь тогда, потешавшийся надо всем,
В том числе и над ролью детали в структуре прозы?
Он отложил книгу. Помаргивала в углу страницы веселая
мордашка «справочного человечка», готового объяснить значение устаревших слов,
выдать справку о жизни поэта, предоставить критический разбор текста.
Алекс размышлял, барабаня пальцами по твердому пластику
страниц.
Что хорошего в чувстве, всегда причиняющем боль? Должно ли
ему быть место в человеческой жизни?
Он ведь так и не почувствовал этой «любви». А завтра к
вечеру действие блокатора кончится и он станет прежним пилотом-спец.
Конечно, можно глотать препарат и дальше. Ждать… только
стоит ли оно того?
Любви – еще нет. А вот тоска – уже да.
… – Мне влетело от матери, – говорит Настя. Она закуривает
сигарету, усаживается поудобнее в глубоком кресле. По обнаженному телу прыгает
солнечный зайчик – ветер раскачивает открытое окно.
– Из-за меня? – уточняет на всякий случай Алекс. Его пальцы
пляшут в сенсорном поле компьютера, набирая длинные ряды цифр. Машина совсем
старенькая, нейроинтерфейса у нее нет… – Я сейчас закончу, Натка. Минуту,
ладно?
– Да, из-за тебя… – Девочка вытягивает загорелую ногу,
подставляет под солнечный свет. Другой ногой почесывает комариный укус на
лодыжке. – Мама говорит, что я неправильно к тебе отношусь. Что в отношениях с
будущим пилотом выходить за рамки секса – глупо.
– Ну и зря, – отвечает Алекс. – Я же говорю, что все равно
тебя буду любить.
– Говоришь, – соглашается Настя.
С улицы доносится крик:
– Алекс! Настя! Алекс!
– Это Фам, – говорит Настя. – Выследил. Знаешь, мне кажется,
что он меня к тебе ревнует.
– Думаешь? – Алекс начинает вводить последний блок данных.
– Алекс! Настя! – надрывается на улице Фам. – Я же знаю, что
вы дома! Пойдемте на речку!
– Вот пристал, – бормочет Алекс. – Пойдем или как?
– Как хочешь.
Алекс косится на тонкую загорелую ногу, потом решительно
распрямляет пальцы, останавливая компьютер. Высовывается по пояс в окно и
кричит:
– Идите, мы вас догоним!
…Алекс улыбнулся воспоминаниям. Нет, все-таки это была не
любовь. Наверное. Иначе бы он сейчас не улыбался, а «глотал слезы», как считает
поэт.
Ведь поэтам надо верить?
У двери пискнул сигнал, и Алекс захлопнул книгу. Приказал:
– Впустить.
Это оказалась Уотсон.
– Простите, капитан…
– Входите. – Алекс присел на кровати. – Все в порядке, я еще
не сплю.
Женщина кивнула, села в кресло. Алекс улыбался, но молчал,
предоставляя ей самой начать разговор.
– Холмс уснул, – как-то невпопад сказала Дженни. – И я
подумала…
– Вы любовники?
– Нет… – Уотсон покачала головой. – Вы же знаете, он не
слишком эмоционален… Секс со следователем-спец – это чисто механический
процесс. А кому это нужно… – Она осеклась. – Простите, Алекс.
– Да ничего. Здравое мнение. Вас что-то тревожит, Уотсон?
