– Иди сюда, мой император. Места хватит для двоих…
Такэтори шагнул в горячую воду. На миг замер, давая Комати возможность полюбоваться его прекрасным телом – по-юношески стройным, источающим мощную, зрелую силу. Чаша для омовений была очень велика – в ней вполне можно было и сидеть, и лежать. Такэтори вытянул ноги так, что бедра жены оказались зажаты между ними. Она чуть свела ноги, и ее колени показались над поверхностью воды.
Обжигающая вода, казалось, проникла в ее кровь – Комати была словно объята огнем. Ее тело жаждало отдаться на милость победителя. Ей хотелось ощутить горячий жезл любви в своих ладонях, а потом и вкус страсти на губах… Она наслаждалась тем, что этот мужчина, самый прекрасный и мудрый из всех мужчин страны Канагава, ее муж.
Сладкая дрожь волной пробежала по ее телу. Комати упивалась каждым мигом, радовалась охватившему ее возбуждению. Она мягко коснулась себя между ног, но Такэтори перехватил ее руку и положил себе на грудь.
– О нет, моя милая. Честь ласкать тебя принадлежит мне!
– А что же буду делать я? – лукаво спросила императрица.
– Ласкать меня. Вода горяча, но жар твоего тела куда горячее. Я хочу насладиться тобой.
Эти слова приводили ее в восторг. Иногда она ловила себя на странной мысли: она не верила, что этот прекрасный мужчина, властелин империи – ее муж. Иногда она чувствовала себя рядом с ним маленькой и робкой. Но только не тогда, когда открывала перед ним свое тело. Не тогда, когда ласкала его. В такие моменты она была сильной и бесстрашной, как тигрица.
Горячие ладони мужа скользили по ее телу, не обделяя вниманием ни единой впадинки. Вода касалась кожи словно нежнейшие шелковые простыни.
Постепенно ласки становились все жарче, тела все сильнее открывались друг другу. Комати видела, как возбужден муж. Именно это возбуждение рождало жар в ее крови, передавалось чреслам, заставляло придумывать все более изощренные ласки, разжигало в ней страсть все сильнее и сильнее.
Комати привстала, чуть сдвинулась вперед и вновь опустилась в воду. Но теперь она оседлала мужа, чувствовала его в себе. И наслаждалась тем, как близки они в это мгновение.
Такэтори застонал, прижал ее к себе и зарылся лицом в ее груди. Он целовал ее неистово, упиваясь нежностью кожи и тем возбуждением, что охватило сейчас их обоих. Движения его становились все увереннее. Им в такт приподнималось из воды тело его жены.
И наконец сладкий стон вырвался из ее сомкнутых уст. Словно в ответ на наслаждение жены, взорвался страстью и сам Такэтори.
Макама шестая
– Но что же мы все-таки будем делать с нашей дочерью? Неужели позволим ей и дальше мечтать о единственном мужчине, которого, надеюсь, ей суждено встретить?
Императрица завернулась с теплое полотно и обернулась к мужу. Солнечный свет облил тело Такэтори, и Комати вновь залюбовалась мужем: изумительный профиль, сильные руки, мудрые глаза, совершенная фигура. Да, много лет прошло, но это по-прежнему был мужчина ее жизни.
– Боюсь, о повелитель, что наша дочь от нас обоих унаследовала это желание. Ведь и ты мечтал о единственной, и я грезила о мужчине, лучше которого в жизни не найду.
– Неужели среди принцев и сановников не найдется этот единственный?
Комати села поудобнее и улыбнулась мужу.
– Ты так и не понял… Ей нужен не мужчина… Ей нужно ради него что-то сделать… Понимаешь? Как-то заслужить его любовь – или отдать все силы, чтобы на это чувство ответить… Ведь она с горящими глазами говорила именно о странствиях!..
– Но это же еще хуже! Не можем же мы своей монаршей волей отправить в путешествие какого-нибудь принца, чтобы она бросилась в погоню за ним, пытаясь обрести свою большую любовь… И не можем повелеть уехать дочери только для того, чтобы за ней потянулась вереница женихов? Это против всех обычаев!
– Любимый, а разве наш брак был не против обычаев? Вспомни, сколько раз твой отец отсылал тебя в дальние страны и даже за моря, только чтобы ты забыл меня!
– Вот поэтому я и хочу, чтобы наша дочь, прекрасная Ситт Будур, была от этого избавлена. А потому, любимая, я решил так: совсем скоро наступит праздник цветения сакуры. На него, по давно установившейся традиции, съедутся владетели провинций, сановники, цари княжеств и магараджи. Приедут они с сыновьями. Вот на этом празднике и должна будет выбрать себе мужа наша красавица…
– Я повинуюсь тебе, мой император…
В суете прошли приготовления к еще одному празднику. Пышный императорский дворец стал еще роскошнее, если вообще такое можно вообразить. Слуги сбились с ног, поставщики двора опустошили лавки и амбары на многие ри
[7]
вокруг. Портные и ювелиры, сапожники и садовники, каллиграфы и музыканты – все стремились в сад, раскинувшийся вокруг императорских покоев. Всем находилось дело, а мастерство каждого настоящего умельца было щедро вознаграждено. Спешно выстроенные галереи вились вокруг сада, в котором со дня на день должны были расцвести нежным бледно-розовым цветом императорские сакуры. Весна уже вступала в свои права, но ночи были еще холодны. Императрица Комати опасалась, что гости не смогут полюбоваться цветущими деревцами. Но все равно, даже если бы деревья засохли все до единого, гостей надлежало встретить, как положено властителям мира. А потому в день праздника дорожки, что вели от ворот дворца к северным покоям, были заполнены людьми.
Императора приехали поздравить магараджи и князья, вельможи и наместники из провинций, властители далеких и близких стран и островов.
Никого не удивляла пышность убранства, но всех покоряла искренность, с какой императорская чета встречала гостей. Разноцветные фонарики, развешанные в саду, освещали дорожки и лужайки. Мягкий отсвет падал и на лицо императрицы. Только очень близкий человек заметил бы, что она весела лишь внешне… Комати была весьма озабочена тем, что ее дочь – Совершенная Красота, Ситт Будур – не принимала никакого участия в радостных приготовлениях к весеннему празднику.
Обычно девушка вместе с матерью выбирала новые шелка для роскошных нарядных одежд, сочиняла стихи. А затем с придворным каллиграфом выписывала их черной тушью на бледно-розовых, как цветки сакуры, полотнищах, которые слуги развешивали в парадном зале…
Но сейчас все было иначе… Ситт Будур словно во сне бродила по покоям, не думая ни о нарядах, ни о лакомствах. Рука же ее вывела лишь одно танка, задумчивое и немного печальное.
О, если б на свете
вовек не бывало вас,
цветущие вишни!
Наверно, тогда бы весною
утешилось сердце мое.
[8]
Ей не хотелось никого видеть. Впервые за много лет она мечтала о покое, ей стала ненавистна суета, захватившая всех. И даже сказки, которыми с первых дней тешила ее кормилица, внезапно стали ей скучны.
