И Ситт Будур победно улыбнулась. «Теперь все увидят, что такое честь Ледяной Принцессы! Я не знаю, есть ли в целом мире хоть один юноша с пылким сердцем, который найдет правильный ответ на мои загадки!»
Макама седьмая
Велик и прекрасен праздник Трона. Многие поэты прославляли его. Воспевали они и легендарное гостеприимство Ай-Гайюры, роскошные яства дворцовой кухни и искреннюю радость на лице царицы Алии.
От года к году все торжественнее становился выход из покоев царской четы. Царь Шахраман и царица Алия шествовали по главной улице столицы от дворца к тому месту, где столетия назад был воздвигнут первый дворец царей страны Ай-Гайюра и водружен первый Трон. Теперь о дворце напоминали лишь ворота, украшенные изразцами – пышные и древние, они сияли в солнечных лучах всеми оттенками золота. Пятна охры и киновари, синие мазки индиго, пурпур кошенили слагались в затейливый узор, переплетались цветами и листьями. Некогда под воротами проходили и обозы с награбленным в многочисленных походах добром, и войска-победители. Но теперь это были просто древние ворота в несуществующий дворцовый парк.
Сейчас процессия остановилась в нескольких шагах от этих величественных ворот. Зазвучали и смолкли зурны, затем музыканты всего города заиграли чарующую мелодию, которой уже много лет начинался этот праздник. По обычаю, вслед за музыкантами царь Шахраман проходил под воротами, открывал черную лакированную шкатулку и, зачерпнув из нее горсть мелких монет, бросал их в толпу. Царица и диван присоединялись к повелителю – этот древний ритуал, конечно, никого не мог обогатить, но все жители страны Ай-Гайюра искренне считали, что такая монетка из рук мудрого царя принесет удачу на весь год. А потому вдоль церемониальной дороги и возле ворот собралось немало простого люда.
Но не только ремесленники и слуги – даже чиновники, купцы и богачи не считали зазорным смешаться с толпой в этот день. Быть может, и им улыбнется удача, и монетка упадет в их раскрытую ладонь?
Когда умолкли радостные крики, царь Шахраман поднял руку. Стало тихо, настолько тихо, что слышно было, как вдали, в порту, бьют о каменные причалы невысокие весенние волны.
Это была тоже давняя традиция – не глашатаи разносили повеления, а сам властелин обращался к своим подданным. Обычно царь говорил о радости прихода новой весны, о достоинстве и традициях страны Ай-Гайюра. Но сегодня царь медлил. Он понимал, что народ ждет его слова, но не мог решиться отступить от традиций. «Нет, не сейчас… На диване я оглашу повеление для своего сына. Сейчас не время».
Он посмотрел на свою прекрасную жену. Алия уже поняла, что он принял какое-то решение, и на ее лице застыло выражение ужаса и ожидания скандала. Царь улыбнулся жене.
– Возлюбленный народ мой! Будь счастлив в день этого праздника! Счастлив и я, ваш повелитель, ибо еще один год прожила наша великая и достойная страна в покое и радости. Прошел год, но никто из соседей не стал нашим врагом, не услышали мы плача над погибшими в боях, не стали сиротами дети воинов…
Благодарил царь Шахраман свой народ за вдохновенный труд, восхищался своим народом… А царица Алия облегченно вздохнула, втайне обрадовавшись, что не стал ее муж сейчас говорить о принце и его непонятном настроении.
Кемаль стоял поодаль. Ему церемония казалось пресной и скучной, и лишь уважение к традициям заставило его вообще выйти из своих покоев. Благоговейная тишина, нарушаемая лишь низким голосом царя, действовала на принца усыпляюще. Да к тому же и эта вынужденная неподвижность!.. Кемаль чувствовал себя статуей, каменным изваянием себя самого. А дальше, как он прекрасно знал, будет еще одно шествие – теперь уже обратно во дворец, к парадным покоям. Затем еще одно тягостное стояние, по правую сторону отцовского трона. А ведь праздничный диван мог продлиться не один час!
Гнев и отчаяние наполняли душу принца. Не было в ней сейчас ни капли любви или почитания – лишь усталость и ожидание того мига, когда он сможет скрыться от отцовского взгляда.
Зал собраний наполняли эмиры и визири, вельможи царства и великие воины. Переговаривались вполголоса, вели себя сдержанно – ведь царь не любил суеты. А в праздничные дни Шахраман чувствовал себя олицетворением древней истории страны и потому иногда нарочно тянул время, чтобы насладиться мгновением появления на диване, теми секундами, когда в церемониальном зале повисает благоговейная тишина. Пусть всего миг – ведь заседания дивана зачастую напоминали царю разгар торгов на базаре.
Наконец Шахраман ступил на шелковый ковер, что вел к возвышению с царским троном, до которого было всего несколько шагов. По правую руку от трона уже стоял принц. И выражение его лица так не понравилось царю, что он решил именно со своего повеления начать сегодняшний диван.
После молитвы царь занял свое место, обвел взглядом лица царедворцев и проговорил, ни на кого не глядя:
– Предстань передо мной, сын мой, принц Кемаль!
Принц вышел вперед, опустился на колени и трижды поцеловал землю у ног отца. Сердце его сжималось в недобром предчувствии.
– Дитя мое, – заговорил Шахраман. Голос его был сух, но силен. Казалось, он заполнил собой все покои дворца. – Здесь, на диване, собрались все вельможи царства. Перед лицом этих достойных мужей я отдаю тебе повеление и не потерплю возражений. Вот моя воля: ты должен жениться! Я желаю, чтобы ты в течение года выбрал себе в жены дочь царя или девушку иного знатного рода. И я желаю, чтобы на следующий праздник Трона мы сыграли твою свадьбу!
Повисла тишина. Царедворцы молчали. Недоумение читалось на многих лицах – никогда еще царь на диване не отдавал повелений членам своего семейства. Молчали и советники царя. Они понимали, что некие весьма тяжкие размышления вынудили царя дать принцу наказ в присутствии посторонних. Все ждали слов Кемаля.
Гнев застилал юноше глаза. Принц сдерживался изо всех сил, чтобы не закричать в полный голос.
– Отец мой, великий царь Шахраман! Я услышал твое повеление. Знай же, что я не женюсь никогда. Пусть это противоречит твоей воле, пусть я прослыву ослушником, но говорю тебе: я не стану рабом женщины. Ибо нет в мире существа более страшного, коварного и лживого, чем женщина. Ибо все слова любой из них не стоят и медного кебира, за который на базаре можно купить лишь глоток воды.
Наслышан я от многих, читал в древних книгах, что самыми страшными существами издавна почитают женщин. Нет такой силы, которая заставила бы меня выбирать среди них себе жену, спутницу моих дней. Лучше я останусь одиноким и буду доживать свой век в пустыне, чем решусь довериться племени, которое не знает ни слова правды, которому неведомо понятие чести, для которого предательство так же легко и приятно, как утреннее омовение!
Никогда еще царь Шахраман не видел своего сына таким. Никогда еще Кемаль не произносил таких злых и жестоких слов. Напротив, он всегда уважал свою мать – ибо видел, какой любовью окружена она и во дворце, и в царстве. Видел он и то, как царица Алия относится к царю Шахраману.
