Дневниковые записи Маккэндлесса почти не содержат размышлений о дикой природе или, если уж на то пошло, и размышлений вообще. Он даже почти не упоминает окружающих его пейзажей. И правда, как отметил друг Романа Эндрю Лиске по прочтении ксерокопии дневника: «Записи тут практически только о том, чего ему удалось съесть. Кроме еды, он больше почти ни о чем не пишет».
Эндрю не преувеличивает, больше всего дневник Маккэндлесса похож на реестр съедобных растений и убитых животных. Однако было бы ошибкой делать вывод, что Маккэндлесс не обращал внимания на окружающие его красоты, что его не трогали величественные пейзажи. Как заметил профессор по экологии человека Пол Шепард:
Бедуин-кочевник не зацикливается на видах природы, не пишет пейзажей маслом, не создает сводов неутилитарной естественной истории… Его жизнь настолько глубоко пересекается с природой, что в ней нет места для абстракций, эстетики или «натурфилософии», способных быть от нее отделенной… Традиции, обилие тайн и опасностей говорят ему, что природа и его взаимоотношения с ней – это дело предельно серьезное. В моменты досуга он избегает пустых развлечений или отстраненного манипулирования природными процессами. Но в саму его жизнь встроено ощущение постоянного присутствия природы, земли, непредсказуемости погоды, той узкой грани, на которой балансирует его существование.
Многое из этого можно сказать и о Маккэндлессе в месяцы его пребывания на берегах речки Сушаны.
Было бы легче всего представить Кристофера Маккэндлесса еще одним слишком чувственным мальчишкой, полоумным юнцом, начитавшимся книжек и растерявшим все остатки здравомыслия. Но подходит к нему этот стереотип не очень хорошо. Маккэндлесс вовсе не был никчемным бездельником, бессмысленно дрейфующим по течению жизни в муках экзистенциального отчаяния. Наоборот, его жизнь была заряжена смыслом и полна целей. Но смысл, который он отвоевывал у своего существования, лежал далеко за пределами зоны комфорта: Маккэндлесс не верил в ценность того, что доставалось ему без труда. Он постоянно требовал от себя большего и, в конце концов, не смог выполнить свои собственные запросы.
В попытках объяснить необычное поведение Маккэндлесса некоторые люди упирали на тот факт, что он, подобно Джону Уотерману, был человеком небольшого роста и страдал от «комплекса коротышки», то есть фундаментального психологического комплекса, заставлявшего его подвергать себя экстремальным физическим испытаниям, чтобы доказать собственную мужественность. Другие предполагали, что на гибельную одиссею его подтолкнул неразрешенный эдипов комплекс. Несмотря на то что в обеих гипотезах вполне может присутствовать доля правды, заочный посмертный психоанализ такого толка – это предприятие в высшей степени спорное и сомнительное, неизбежно принижающее и тривиализирующее проблемы отсутствующего пациента. Совсем не факт, что, низводя суть странных духовных поисков Маккэндлесса до списка удачно подобранных психологических расстройств, мы сможем узнать о нем что-то более или менее ценное.
Мы с Романом и Эндрю смотрим на тлеющие угли и до поздней ночи беседуем о Маккэндлессе. Любопытный и искренний тридцатидвухлетний Роман, доктор биологических наук, отличается крайним недоверием к устоявшимся стереотипам. Юность он провел в тех же самых пригородах Вашингтона, что и Маккэндлесс, и, подобно ему, находил жизнь в них просто удушающей. В девятилетнем возрасте он впервые приехал на Аляску навестить троицу своих дядьёв, добывавших уголь на большом угольном разрезе Усибелли в нескольких километрах к востоку от Хили, и немедленно влюбился во все, что касалось Северных территорий. В последующие годы он многократно возвращался в сорок девятый штат. В 1977 году, когда ему было шестнадцать, он с блеском закончил школу и, переехав в Фэрбенкс, стал постоянным жителем Аляски.
Сегодня Роман преподает в Тихоокеанском университете Аляски в Анкоридже и славится на весь штат длинной серией дерзновенных приключений в северной глуши. К примеру, он пешком и на веслах прошел все полторы с лишним тысячи километров вдоль хребта Брукса, в зимнюю стужу совершил четырестакилометровый лыжный поход через Национальный Арктический заповедник, прошел больше тысячи километров по гребню Аляскинского хребта, совершил больше трех десятков первых восхождений на пики северных гор. Роман не видит особой разницы между собственными похождениями, пользующимися у многих большим уважением, и приключением Маккэндлесса, за исключением того, что последнего угораздило погибнуть.
Я напоминаю ему о самонадеянности Криса и о сделанных им идиотских ошибках, о двух-трех вполне предотвратимых промахах, которые в конечном итоге стоили ему жизни. «Ну да, он облажался, – отвечает мне Роман, – но я восхищаюсь тем, что он пытался сделать. Месяц за месяцем жить вот так, на подножном корму, невероятно сложно. Я никогда такого не пробовал. Мало того, могу поспорить, что практически никто из тех, кто обвиняет Маккэндлесса в некомпетентности, тоже не пытался прожить таким образом больше недели-другой. У большинства людей нет никакого представления о том, насколько трудно на протяжении достаточно длительного времени жить только дарами природы, питаться только тем, что можешь добыть охотой или собирательством. А Маккэндлессу это почти что удалось».
«Я, наверно, просто не могу не отождествлять себя с этим парнем, – продолжает Роман, вороша палкой угли в костре, – мне, конечно, не хотелось бы это признавать, но не так-то много лет назад я легко мог бы оказаться в точно такой же ситуации. Мне кажется, что в первые мои приезды на Аляску я был очень похож на Маккэндлесса, такой же был молодой да горячий. А еще я уверен, что на Аляске предостаточно людей, которые по приезде сюда были такими же, как Маккэндлесс, причем и среди тех, кто сейчас его критикует. Может быть, они именно поэтому так на него и наезжают. Может, он слишком уж сильно напоминает им былых себя».
Этим наблюдением Роман лишний раз подчеркнул, насколько трудно нам, поглощенным рутиной повседневной взрослой жизни, вспомнить, как сильно трепали нас некогда ураганы юношеских страстей и желаний. Как сказал отец Эверетта Рюсса спустя много лет после исчезновения двадцатилетнего сына в пустыне: «Взрослому не понять полетов души подростка. Мне думается, мы все очень плохо понимали Эверетта».
Мы с Романом и Эндрю засиживаемся глубоко за полночь, пытаясь разобраться в жизни и смерти Маккэндлесса, но его сущность ускользает от нас, оставаясь чем-то неопределенным и призрачным. Паузы становятся все длиннее, и беседа со временем угасает окончательно. Когда я, взяв свой спальный мешок, ухожу от костра, чтобы найти место для ночевки, первые мазки рассветного зарева уже начинают выбеливать краешек неба на северо-востоке. Хотя на улице тучи комаров, а автобус, несомненно, даст возможность хоть как-то от них спрятаться, я принимаю решение спать снаружи «Фэрбенкса 142». Точно так же, замечаю я, погружаясь в сон, делают и остальные.
Глава восемнадцатая. Картофельные семена
Современному человеку практически невозможно представить себе, каково это – кормиться охотой. Жизнь кажется охотнику сплошным тяжелым путешествием, которому не видать ни конца, ни края… Жизнь его наполнена постоянными опасениями, что в следующий раз он не сможет загнать зверя, что вдруг не сработает ловушка или капкан, что в этом сезоне животные уйдут на другие пастбища. Но, прежде всего, жизнь охотника несет в себе постоянную угрозу лишений и голодной смерти.
