Книга Сказки времен Империи, страница 170. Автор книги Александр Житинский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Сказки времен Империи»

Cтраница 170

Есть еще и промежуточное качество прозы, тоже достаточно распространенное, когда словечко «я» отсутствует и автор пишет «в третьем лице» — как бы объективно, — однако на события смотрит глазами одного героя; только этот герой, его мысли и чувства доподлинно известны автору, в душу остальных он проникать не имеет права. Так написаны многие рассказы Чехова, в частности «Дама с собачкой». Эта проза ближе к прозе «от первого лица».

— Но в чем, собственно, вопрос? Можно писать и так, и эдак, и еще тысячью разными способами!

— Погодите, не торопитесь!

Одним из самых общих правил, наряду с записью текста слева направо, для литературного сочинения является его правдивость. Однако если с расстановкой букв в нужном порядке справляются все пишущие, то с правдивостью дело обстоит гораздо хуже. Абсолютной правды достигают гении, а нам дано лишь стремиться к ней по мере возможности, пользоваться той манерой письма и теми приемами, которые могут помочь соврать поменьше.

У каждого пишущего эти приемы — свои.

Помню, как я был потрясен словами того же Льва Николаевича Толстого в конце одного из «Севастопольских рассказов», когда прочитал их впервые: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда».

Нелишне их напомнить.

Могут подумать, что я ломлюсь в открытую дверь, но это на первый взгляд. Дверь лишь временами приоткрывается, ибо снабжена достаточным количеством пружин и противовесов, стремящихся придать ей устойчивое закрытое состояние. Я буду говорить только о субъективных «пружинах», потому что именно они в первую очередь мешают писать правдиво.

Обращаюсь к своему опыту. Другого у меня нет.

Когда-то я писал стихи, и именно то, что называется лирикой. В новом издании «Словаря иностранных слов» о лирике сказано, что она «является прямым выражением индивидуальных чувств и переживаний». Так я и делал — прямо выражал индивидуальные «чувства», пользуясь пятью основными стихотворными размерами и зарифмовывая «переживания».

Сейчас мне кажется это странным. Но тогда я часами просиживал над листком бумаги, стараясь вогнать индивидуальные чувства в жесткую метрику стиха. Удивительно, что стихотворные ограничения менее всего влияли на правдивость изображения чувств, однако сильно дисциплинировали и приучали не лениться в работе над словом.

Но протекло время, и стихи ушли вместе с молодостью, уступив место прозе. И тут наступил поиск средств, могущих «воспроизвести во всей красоте» того самого толстовского героя — правду.

Проза «в третьем лице» пугала меня. Относительность подавляющего количества суждений, которую я ощущал постоянно, приводила к тому, что даже непреложные истины типа «Волга впадает в Каспийское море» в моих устах почему-то выглядели так: «Волга, как мне кажется, впадает в Каспийское море. Впрочем, я не настаиваю».

О какой позиции Господа Бога можно тут говорить?

Для объективной прозы еще не пришло время. Мне только предстояло самостоятельно вывести несколько истин, в которых я был бы абсолютно уверен, а пока все утверждения выглядели достаточно субъективными. И я пошел по пути прозы «от первого лица», спрятавшись от ответственности за плечами героя и снабдив его к тому же шутейной маской простачка.

Потом были другие герои и другие манеры, но дальше промежуточного этапа, каким является проза «в третьем лице», написанная с точки зрения одного героя, я пожалуй, не продвинулся.

Я не утверждаю, что все написанное казалось мне плохим. Если бы казалось— не писал бы. Однако некоторая неудовлетворенность не покидала меня. Хотелось высказаться от себя лично — так, как я привык делать это в стихах, — а не рядиться в чужие одежды.

Проза В. В. толкнула меня в этом направлении.

Дело в том, что элемент обмана, о котором я уже упоминал и который необходим литературе, в прозе В. В. был сведен к минимуму. Чувствовалось, что герои и обстоятельства его последних книг не выдуманы, хотя небольшие сомнения, которые я хотел рассеять при личной встрече, у меня все же имелись. Я совсем не против вымысла— упаси боже! — но все же что может быть правдивей описания реальных людей и реальных событий? Сама жизнь подтверждает каждую твою строчку, а тебе остается лишь заботиться о правдивости передачи своих «индивидуальных чувств и переживаний».

Так я думал, пока сам не попробовал писать по методу В. В.

Снова рискуя впасть в банальность, напомню, что любое, даже самое фантастическое сочинение может относиться к литературе лишь в том случае, ежели оно каким-то боком отражает реальность. Никому нет дела, выдумал ты или списал с натуры — лишь бы это было правдиво. Однако природа фактов, встречающихся на жизненном пути, бывает разной. Одни из них вовсе не просятся на бумагу, другие будто умоляют подправить себя, хотят трансформироваться (иногда до неузнаваемости), зато третьи упрямо заявляют: «Надо написать, как было. И только так».

Как бы ни была бедна жизнь, в ней непрестанно происходят разные вещи, дающие пищу для размышлений, сопоставлений и выводов. Собственно, главное в прозе В. В. — это именно его размышления и оценки, а совсем не экзотика путешествий. Он сознательно избегает экзотики. Вот и в моей, не очень богатой внешними событиями жизни случалось кое-что такое, что требовало записи «как было».

Меня интересовали некоторые технические, а также этические стороны метода В. В.

— Вы ничего не выдумываете из того, что написано в ваших книгах? — спросил я, когда мы остались наедине.

— Ничего, — твердо ответил В. В.

Конечно, это касалось событий, героев, действия. Оставался огромный простор для ассоциаций, интерпретации, отношения и проч.

— А имена героев изменяете?

— Нет, — сказал В. В.

Мне сразу вспомнились некоторые персонажи книг В. В., выведенные, как говорится, с такой жесткостью и непримиримостью к подленьким и мелочным их натурам, что будь я на месте этих людей, я бы, должно быть, утопился. Во всяком случае — сменил бы фамилию.

— И не обижаются? — осторожно спросил я.

В. В. хмыкнул.

— Не то слово. Бывает, ненавидят… А что поделаешь? Если работаешь таким способом, приходится на это идти. Издержки производства… У вас тоже есть склонность к такой прозе, так что запасайтесь мужеством, — улыбнулся В. В.

Уровень жидкости в бутылке достиг лежащего спичечного коробка. В. В. прогнал меня из комнаты, сказав, что не может написать двух слов, если рядом кто-то есть. Это мне было понятно. Я ушел в прихожую, а В. В. сел писать рекомендацию.

Бодро стучала машинка. Армянская жидкость хозяйничала в голове. Я разглядывал огромную карту Санкт-Петербурга, висевшую на стене в коридоре, читая старые названия знакомых улиц.

«Улицам имена изменили, героям — не меняют…» — вертелось почему-то у меня в голове.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация