— А она, между прочим, вас любит, — сказал Лисоцкий, объявляя мне шах.
— Вы преувеличиваете, — парировал я, защищаясь слоном.
— Да, любит. Она мне сама вчера призналась, — сказал Лисоцкий, усиливая давление.
— Этого нам только не хватало, — пробормотал я.
— Вы с этим не шутите, — предупредил Лисоцкий.
— Какие уж тут шутки… — задумался я. — А как же ваша тактика? Как же борьба с влюбляемостью?
— Инна Ивановна — особая статья. Она взрослая женщина и отвечает за себя… Вы будете ходить или нет?
— Нет, — сказал я. — Я сдаюсь.
— У вас же хорошая позиция! — закричал Лисоцкий.
— Все равно сдаюсь, — сказал я. — С Барабыкиной мне не справиться.
— Будьте мужчиной, — предложил Лисоцкий.
— Как это?
— Проявите твердость, — посоветовал он.
— Спасибо, — поблагодарил я и ушел проявлять твердость. Я пошел проявлять твердость на озеро. Необходимо было срочно охладиться. Но судьба приготовила мне жестокое испытание.
Я спустился к озеру и зашел в кусты натянуть плавки. В кустах стояла Инна Ивановна. Она тоже чего-то натягивала. Ее сиреневый халатик валялся на траве. Инна Ивановна напоминала «Русскую Венеру» художника Кустодиева. Кто видел, тот поймет.
— Ах! — сказала Инна Ивановна.
— Елки-палки! — сказал я. — Простите…
Барабыкина не спеша продолжала натягивать купальник. При этом она смотрела мне в глаза гипнотически. Я застыл, как кролик, проявляя чудеса твердости. Инна подошла ко мне и прошептала:
— Петя, я тебя не волную?
— Почему же… — пробормотал я.
— Пойдем купаться, — сказала она, дотрагиваясь до меня чем-то теплым.
— Плавки, — пискнул я.
— Надень, я отвернусь.
Дрожащими руками я натянул плавки, не попадая в дырку для ноги. «Тоже мне, Тарзан! — думал я. — Супермен чахоточный!» Это я про себя.
Мы вышли из кустов и плюхнулись в озеро. На берегу сидела и лежала наша публика. Все, конечно, обратили на нас внимание. Яша сидел на камне с гитарой и пел только что сочиненную им песню о вчерашних танцах:
Танцы в сельском клубе.
Пятеро на сцене.
Я прижался к Любе,
Позабыв о сене.
Кто-то дышит сзади
Шумно, как корова.
Я прижался к Наде,
А она ни слова.
Знаю, в прошлой эре
Так не разрешалось.
Я прижался к Вере,
И она прижалась.
В этакой малине
Я совсем смешался.
Я прижался к Инне…
Тут я и попался!
Все дружно посмотрели на нас с Барабыкиной и заржали. Инна Ивановна чуть не потонула от возмущения. Она повернула голову к берегу и сказала:
— Дурачье!
— Яша, я с тобой потом поговорю, — пообещал я.
Все заржали еще пуще. А Тата подошла к Яше и демонстративно его поцеловала в лобик. Яша закатил глаза и рухнул на траву, вне себя от счастья.
— Бывают же такие любвеобильные начальники, — сказала Тата.
Я выпустил фонтан воды. Как кит. И у меня свело ногу. Я зашлепал руками по воде, поднимая массу брызг. Инна Ивановна плыла рядом, удивленно на меня поглядывая.
— Тону, — сказал я не очень уверенно.
Барабыкина будто этого ждала. Двумя мощными гребками она приблизилась ко мне, схватила меня за руку и забросила к себе на спину.
— Не надо, — сказал я. — Лучше я утону.
— Молчи, глупыш, — нежно сказала Инна и поволокла меня к берегу. Я лег на траву и принялся растирать ногу. Барабыкина попыталась сделать мне искусственное дыхание. Изо рта в рот. Я отказался. Тата смеялась до слез. Настроение у меня совсем упало. Я лежал под солнцем и мысленно посылал всех к чертям. Себя в первую очередь.
Слух о том, как меня спасла Барабыкина, разнесся быстро. Все ее поздравляли. И меня тоже. Дядя Федя после обеда отозвал меня в сторону и сказал:
— Казимир нервничает.
— Собака? — спросил я.
— Лисоцкий, — сказал дядя Федя. — Я его давно знаю. Ему такие женщины страсть как нравятся. А тут ты встрял.
— Да я не хотел вовсе…
— Крути лучше с этой пигалицей, с Таткой. Она тоже по тебе сохнет.
— Не хочу я ни с кем крутить! — заорал я. — И никто по мне не сохнет. Я задание выполняю, чтобы они не влюблялись!
— Ну смотри, — сказал дядя Федя. — Не перевыполни его, задание.
Вечером произошло ЧП. Леша растопил плиту, а потом неосторожно на нее упал. Падая, он оперся на плиту рукой и поджарил ладошку. Она стала как ватрушка. Я повел его к девушкам, потому что у них были всякие лекарства.
Мы с Татой намазали ладошку мылом. Не помогло. Потом вазелином. Не помогло. Потом питательным кремом для лица. То же самое. Леша лежал на нарах весь белый от боли. Держался он мужественно.
— Сейчас я умру, — сказал он сквозь зубы.
Тата наклонилась к нему и поцеловала. Настоящая сестра милосердия. Как ни странно, это помогло. Леша затих и закрыл глаза. Тата нежно гладила его и приговаривала:
— Ну потерпи, потерпи… Скоро пройдет.
Почему это дядя Федя решил, что Тата по мне сохнет? Вот по кому она сохнет. Это было как на ладони.
Я незаметно ретировался и пошел домой. По дороге мне встретился Лисоцкий. Он прошел мимо без единого слова, гордо неся голову. Глаза его блуждали. Его сжигал огонь ревности.
«Сено-солома! Как все сложно!» — в тоске подумал я.
Памятник
В понедельник обнаружилось, что наш дед, который кладет скирды, заболел. Или запил. Мы не выясняли. Не было его, одним словом. И наша бригада осталась без специалиста.
— Я сам сложу скирду, — сказал я управляющему.
— Спасибо, — сказал он. — Чтобы ее осенью ветром сдуло? Да?
— Я умею, — сказал я.
— На словах все мастера, — сказал управляющий.
— Спросите у деда, — предложил я.
Мы с управляющим пошли к деду. Дед лежал на кровати в валенках. Он постанывал и поматывал головой.
— Погоди трястись, Нилыч, — сказал управляющий. — Говорили тебе вчера, сено-солома, — не пей шампанского! Не привычен ты к шампанскому.
— И то правда, — промычал дед.
— Ты лучше скажи, этот парень сможет скирду поставить? Или нет? Только так, чтобы она до весны простояла.
Дед оторвал голову от подушки и посмотрел на меня, с трудом узнавая.
