* * *
Пению и танцам девушек обучали в дидаскалионе только по желанию и по согласию их родителей или опекунов. В сущности, пение и танцы считались искусствами, пригодными для рабов и бедняков. Пению, танцам, игре на флейте-авлосе обучали маленьких рабынь, но ведь их учили попросту и стегая за каждую ошибку-погрешность! А дочерей благородных и знатных семейств серьёзно посвящали в таинства философии музыки и ритмических движений. Маргарита овладела мастерски искусством игры на лире, Она пыталась отыскать в хранилищах Библиотеки сочинения, повествующие о философических обоснованиях музыки, пения и танца. Но ей так и не удалось найти столь важные для неё тексты Терпандра Лесбосского, Олимпа Фригийского, Фалета Гортинского. Зато нашлись папирусы с изложением теорий Ласа из Гермионы в Арголиде, дифирамбического поэта и музыканта, учителя самого Пиндара! Она узнала и пифагорейские математические соотношения в разнообразии тонов, и теорию музыкальной гармонии Аристоксена...
Девушкам объясняли, что во время пения в гортани должно быть такое ощущение, как будто певица продолжает брать дыхание.
— Не поднимай кончик языка, великая царевна! Производи дыхание при помощи мускулов верхней части грудной клетки. Усилением выдоха не всегда возможно вызвать громкий звук голоса. Повторяй: да-а, миа-а, ла-а, рэ-э... Пой: а-а-а, о-о-о...
Маргарита увлеклась искусством пения. Кама-Арсиноя совершенно не имела музыкального слуха и ни одной мелодии не могла воспроизвести. Ирас не любила пение и даже с некоторым отвращением слышала звучание музыкальных инструментов.
— Отчего это? — спрашивала Маргарита.
Но Ирас не могла объяснить своей идиосинкразии, которая, впрочем, с возрастом почти миновалась. Однажды Ирас всё же вспомнила, что ведь когда её, совсем маленькую, везли на большом корабле, гребцы много пели. Очень громкие и грубые мужские голоса, выводившие непонятные девочке слова, голоса, звучавшие хором, словно бы заставляли маленькую Дагу мучительно чувствовать пугающее, безысходное и неизбывное одиночество. Она была так мучительно, так пугающе одинока среди множества людей, среди многих множеств, как-то и чем-то объединённых!.. Песен и плясок своей далёкой Гипербореи она совсем не помнила.
А Маргарита увлечённо предавалась урокам пения:
— ...Да-а-а... До-о-о... Рэ-э-э... A-о, a-о, a-о, а-о... — И — быстро, и — медленно, и — протяжно-протяжно... — А-о-о... Да-а-а...
Самое удивительное было то, что когда она пела настоящие песни прекрасным тёплым грудным голосом, и сама чувствовала, с какою свободною лёгкостью льётся её певческий голос, она не переставала понимать, что эта свободная лёгкость, это полное, богатое оттенками звучание явились прекрасным результатом многих уроков и упражнений...
— Сатиры в лесах гонят
— Ореад легкостопных.
Настигают на горах сатиры
Легкостопных ореад.
Тёмные взоры девичьи
Ужасом плещутся.
Косы взвиваются крыльями.
Быстрым бегом сатиры бегут.
Девичьи груди покрыли руками косматыми.
Девичьи тела запрокидываются руками сатиров.
На мягкий холодный мох,
На мягкий холодный мох.
Полубожественные тела запрокинуты
В боли и наслаждении.
На мягкий холодный мох.
На мягкий холодный мох.
И Эрот в девичьи стоны влагает
Желание сладко-горькое...
Эрот!
Эрот!
Эрот!..
[16]
С возрастом она полюбила идти не спеша в садах Мусейона и петь простые греческие песни. Ей было приятно думать, что, быть может, эти песни пели её предки, пели дети первых Птолемеев. Вероника по просьбе младшей сестры отыскала среди прислужниц своих одну песенницу и узнала, что та выучилась старинным греческим песням от матери. Старуха стала учить царевну. Теоретические познания и многие уроки пения соединились с этим подлинным народным чувством...
— Прилетела ласточка
С ясною погодою,
С ясною весною...
[17]
Уже и греки Брухиона называли царевну Клеопатру «нашей пташкой-щебетуньей», хотя её грудной голос, конечно же, мало походил на птичий щебет...
— Где розы мои?
Фиалки мои?
Где мой светлоокий месяц?
— Вот розы твои,
Фиалки твои,
Вот твой светлоокий месяц...
[18]
Слыша похвалы царевне от греков, египтяне на улицах Ракотиса хмурились. Но Клеопатра, которой ещё не исполнилось тринадцати лет, вдруг проявила удивительную чуткость. На празднике, устроенном царицей, девочка выступила в праздничном белом египетском наряде. Аккомпанируя себе на цитре, она пропела две египетские песни. Первая из них была серьёзной и требовала особенной голосовой игры:
— ...Не давай обессилеть сердцу.
Следуй своим желаньям себе на благо.
Свершай дела свои на земле
По веленью своего сердца,
Пока не придёт к тебе тот день оплакиванья.
Утомлённый сердцем не слышит их криков и воплей,
Причитания никого не спасают от могилы.
А потому празднуй прекрасный день
И не изнуряй себя.
Видишь, никто не взял с собой своего достоянья.
Видишь, никто из ушедших не вернулся назад!..
Затем царевна передала цитру дворцовой музыкантше и, пританцовывая босыми ножками, округляя, изгибая приподнятые руки так, что прозрачные рукава откидывались, открывая тонкие руки девочки, запела:
— Пей, пока не опьянеешь!
Празднуй счастливый день!
