* * *
Она стала заниматься дальнейшим переустройством дворца. Это было её жилище, приватное, частное. Особенно нравились ей округлые арки с маленькими колоннами, украшенными коринфскими капителями. Она приказала устроить несколько внутренних дворов с фонтанами, окружённых гладкими кирпичными стенами. В дворцовом центральном саду она приказала сажать различные породы пальмовых деревьев и много цветов. Сын подрос, и её уже тянуло в город, к дворцовой жизни. Она вновь начала устраивать литературные и музыкальные вечера. Ей захотелось иметь связь телесную с мужчиной. Она понимала, что всякий знатный юноша в Александрии, всякий её придворный, всякий поэт или астроном из Мусейона будет счастлив безмерно её благосклонностью. Но она ни к кому не испытывала то чувство, какое испытывали друг к другу Деметрий и Вероника. Маргарита представляла себе с отвращением, как ей пришлось бы заплатить за не такое уж значительное наслаждение длинным рядом исполненных просьб и... Зевс-Амон! всё тою же зависимостью и зависимостью!.. Зависеть от своего интенданта — это ещё куда ни шло! Но зависеть от человека, с которым удовлетворяешь свою телесную нужду... Что может быть гаже подобной зависимости!.. Маргарита решила повторить свой опыт с африканцем. Она сменила четверых. Один удовлетворил её вполне, другой — несколько менее, третий и четвёртый оказались весьма хороши. Все они были убиты по её приказу. Она присутствовала при этих казнях, которые, впрочем, уже не производились в её спальне. Она полагала, что любовь, именуемая платонической или уранической, то есть по имени покровительницы бестелесной любви Афродиты Урании, — на самом деле всего лишь бледная немочь и ненормальность, скучное безумие, пригодное для евнухов душою или телом... Но, конечно же, ей мечталось о гармонии в любви духа и тела, как у Вероники и Деметрия. Но она говорила себе: что я знаю об их любви? Быть может, я просто-напросто придумала себе эту гармоничную любовь... Я была ребёнком!.. Что я могла понять в их отношениях!.. Но она нарочно не спрашивала ни о чём Хармиану, желая сохранить для себя этот образ гармонической и потому прекрасной любви... В конце-то концов, когда ей хотелось умных разговоров в промежутках между поцелуями, она всегда могла вызвать к себе Ирас...
— Ирас! Ты сидишь в своей комнате и читаешь, но, может быть, ты изменяешь мне... Хотела бы я знать, с кем... С какими-нибудь незрелыми девчонками-рабынями...
— Я не изменяю тебе, царица, — сухо отвечала Ирас...
Клеопатра приказывала ей вдеть в уши большие круглые золотые серьги и танцевать акробатические танцы, перегибаясь мостиком... А серьги раскачивались и позванивали...
В это же время Маргарита пережила беременность и болезнь. Некоторые признаки навели её на мысль о новой беременности. Перспектива рождения чернокожего ребёнка показалась ей забавной! Хармиана сказала, что когда-то наилучшим способом прерывания беременности считались прыжки. Подпрыгивая на левой ноге, надо было ударять себя правой ногой по ягодицам
[58]
... Маргарита рассмеялась:
— Ну нет! Я так не хочу...
Хармиана приготовила отличное снадобье из сока спорыньи, которое подействовало, не вызвав слишком сильного кровотечения после выкидыша. Но спустя какое-то время появились гнойные выделения. Хармиана предположила, что её питомица заразилась некоторой дурною болезнью от одного из чёрных любовников. Маргарита лежала, испытывая сильное недомогание, однако всё же нашла силы надавать Хармиане пощёчин, присев на постели и опершись локтем о подушку. Она велела Хармиане пригнуться, чтобы удобнее было бить по щекам:
— Ты не предупредила меня о возможности подобного заражения. Почему я об этом нигде не читала?
Хармиана распрямилась с покрасневшими щеками:
— Писания об этом Гиппократа считаются непристойными. Он много писал о том, как прервать беременность, и о дурных болезнях, но попробуй сыщи эти его труды и предписания! Во многих городах и государствах они запрещены к переписке!..
Болезнь Маргариты развивалась. Она уже понимала, что без врача не обойтись. Более всего подходил ей Филот, муж её синдрофисы Полины, человек молчаливый и многосведущий в лекарском искусстве. Можно было призвать его во дворец, но царица решила, что вернее будет отправиться к нему тайком. Её отнесли кружным путём в скромных, но тщательно закрытых носилках. Филот, разумеется, был предупреждён о визите царицы. К счастью, для своего лекарского кабинета Филот нанимал хороший дом в достаточном отдалении от своего и своей семьи жилища. Клеопатра и Хармиана, сопровождавшая её, очутились среди ножей, всевозможных крючков и металлических сосудов разных размеров. Врач с помощью всё той же Хармианы усадил Маргариту на особенный высокий стул. Лечение, приписанное Филотом, оказалось достаточно сложным и досадным. Теперь все её дни заполнены были этим лечением. Хармиана делала ей промывания и обмывала горячей водой, используя мягкую губку. Очистив телесный низ, верная Хармиана накладывала мазь, приготовленную из льняного семени и бузины, истолчённых и смешанных с мёдом. Затем к этой мази были присоединены смола и свиное сало. Пришлось также пить лекарство, приготовленное, в свою очередь, из смеси козьего сыра, коровьего масла и тонкой ячменной муки. Затем к этому напитку прибавлено было разведённое чистой водой вяжущее вино. Когда это лечение подействовало, пришлось переносить ещё и обременительные ежедневные окуривания, когда она сидела на высоком стуле с прорезанным сиденьем... После выздоровления она получила отвращение к этой телесной близости с мужчинами. Какое-то время ей не надо было никакой близости, ни с кем, однако прошло время и она вернулась к ласкам Ирас...
С Цезарем она продолжала переписку, хотя и не слишком регулярную вследствие затруднений при доставке писем. Между тем Максим получил очередное послание сената, фактически предписывающее начать выплату долга Птолемея Авлета. Цезарь ей, разумеется, ни о чём подобном не писал. Однако дружески помянул о том, что был бы рад её официальному визиту в Рим. Странно было эти строки читать. В них, казалось, ничего не было, кроме снисхождения и небрежности. Она раздумывала, следует ли ей дождаться официального приглашения из Рима. В Александрии о жизни царицы уже ходили разнообразные сплетни. Беременность прерванная, последовавшая за этим болезнь, убийство чёрных рабов... Удивительно, как дошли в город слухи обо всём этом, и как эти все слухи были перетолкованы! Разумеется, передавали из уст в уста, что царица заживо гниёт, что каждые три месяца прерывает очередную беременность, что еженощно казнит очередного любовника, что принимает участие в странных и диких обрядах иудеев, почитающих божество, лишённое тела и лица!.. Надо было ехать в Рим. При этом надо было доказывать и внушать горожанам, александрийцам, что её поездка в Рим — не каприз, не причуда взбалмошной женщины, облечённой властью, но необходимость! Тягостную миссию внушать подобное Александрии она, естественно, возложила на всё того же Максима!.. Она понимала, что невозможно делать вид, будто всё хорошо и Рим оставил Египет в покое. Напротив, надо было не игнорировать Рим, а находиться с ним в контакте, в соприкосновении... Она засмеялась громко, она была одна в комнате, наедине с собой, никто не мог слышать, как она засмеялась!.. Находиться в соприкосновении означало спать! Египет фараонов стал женщиной-гречанкой и ложился под Рим!.. Впрочем, когда-то, очень давно, Египтом правила женщина-фараон, царица Хатшепсут, но это было чрезвычайно давно, то есть настолько давно, что, вероятно, и вовсе не было!..
