— Я не думал, что полюблю кошек!..
Она звала его «морским коньком». Он будто взлетал над её раскинутым на ложе телом, вдруг вскидывался, вставал и казался ей необычайно высоким... впивалась губами в его фалл, чуть сжимала зубы...
Он жил в Александрии, потому что ему было всё равно! Что-то там творилось в Парфии, в Риме, а ему было всё равно... Потом, потом, потом она очнулась. Вновь совещалась с Максимом. Беседовала с Аполлодором. Стала часто бывать в покоях сына. Антосу уже исполнилось шесть лет. Надо было серьёзно думать о наставнике. Советовалась с тем же Аполлодором. Он рекомендовал ей жившего при Мусейоне молодого учёного, иудея Николая из Дамаска. Она побеседовала с этим молодым человеком, нашла его ум острым, а знания — обширными. Оказалось, он в самой ранней юности бывал при дворе Иродоса. Она вспомнила тинистую речку Иордан, пески пустыни, похожие на девичьи груди... Этот юноша показал ей начатое им обширное сочинение, в котором он намеревался изложить историю всех государств, он так и намеревался назвать свой труд — «Всеобщая история»... Она снова советовалась с Аполлодором:
— А если скажут, что я приближаю ко двору слишком много иудеев? — спросила нерешительно.
Аполлодор мило улыбнулся ей и сказал, изящно и ненавязчиво возражая, что о ней и без того достаточно говорят! Был даже и несколько вкрадчив. Она рассмеялась и назначила Николая Дамаскина вполне официально воспитателем царевича.
Она боялась, что Антоний станет ревновать её к её сыну. И даже и удивилась немного, поняв, насколько чужда Марку Антонию ревность. Он не выказывал никаких мужских капризов. Не сердился на неё, не раздражался её отлучками. Он не был ни гордым, ни тем более спесивым. Он был странным и простым в одно и то же время. Она сказала ему:
— Не сердись, у меня бывает много дел...
Он посмотрел большими круглыми серыми яркими глазами...
— Да, конечно, государственные дела, ты царица... — ответил на её слова очень спокойно...
Стала устраивать литературные вечера. Вспоминала свои старые стихи и старых друзей...
...Как было весело...
Весёлая компания творилась
Весёлый собирался тарарам.
Планго весёлая кружилась тут и там,
И шумная, немножко материлась...
Деметрий шёл, серьёзный молодой банкир,
Стареющий Кавафис, тоже Константин...
Аполлодор,
в красивом новом ожерелье,
входил,
размашистыми кудрями летя,
читал элегию,
кругом него разнообразные дитя
всё время непрестанно танцевались,
мальчишескими шеями вертя...
С утра болят все мышцы,
особенно плечи, предплечья, икры,
Вчера в одиночку
весь день
прилаживал в триклиниуме большое зеркало,
серебряное,
в которое гляделся тысячу лет назад
Харакс,
возлюбленный Архилоха
[72]
Прекрасная элегия
устрицы дюжинами
и морских ежей, и фалернского вина...
И поднималась чуточку величественно,
и улыбалась быстро и легко
улыбкой древнегреческой летящей,
такою неизбывной и открытой...
читала и своё стихотворение:
Вот ласточка,
она летит куда-то
Она куда-нибудь вдруг прилетит.
Её моя живая кошка Баси поймать захочет,
А она летит; то есть не кошка, ласточка летит...
Ещё фалернского кувшин побольше!..
Она ему сказала: «Марк Антоний!
Не уходи! Мне ничего не надо!
Мне нужно совершенно всё на свете!»...
Он тоже часто говорил ей: «Радость!
какая ты холодная такая!..»
Да, я холодная, как будто нильский лотос,
как будто длинная египетская рыба...
И просияла милыми глазами,
и повернула гладкое лицо гречанки,
и руки развела, и вскинула вперёд ладони,
и голову с пробором в чёрных волосах
склонила, подняла,
и прямо посмотрела, улыбаясь, -
— Но я горячая, как будто камень,
Который трогают горячими руками...
Ещё, ещё фалернского вина!..
Планго весёлая плясалась на заре
В блескучем разноцветном серебре
Трясла проколотые маленькие мочки...
Планго и вправду читала свои стихи, пританцовывая. Она была чудачка, рот её дёргался, кривился, но у неё были красивые волосы, пышные, крупно кудрявые, каштановые, читала, дёргаясь и пританцовывая:
— Стать историей короче, чем стать географией...
[73]
Читают все, вольно сидя на кожаных подушках, раскинутых на ковре. Аполлодор, глядя то добродушно, даже и ласково, а то холодно, и читает:
— нашёлся обрывок папируса Гиерокл с Евплией из
Тарса и там Аристид Пакис
подумать только никого пора продать наследственный
виноградник
маленький мне тишком под хитон нащупывает сосок
лишний миг урвать не веря что не уйду...
[74]
