– Тут у меня гостит друг. Не хотите ли выпить с нами?
Это предложение застало меня врасплох.
– Ну… как вам угодно, месье…
– Только не зовите меня «месье»! Хотя бы сегодня вечером…
Он все еще улыбался этой своей гаденькой улыбочкой.
Мы вошли в небольшую гостиную с деревянными панелями. Одну стену занимали книжные шкафы. У камина стоял диванчик. Горела люстра. И лампа на камине. На диване сидел мужчина. При нашем появлении он встал. Блондин среднего роста, того же возраста, что и месье Аспен, – лет тридцати пяти. Он был в блейзере и при галстуке. На запястье поблескивала золотая цепочка. Он протянул мне руку и представился:
– Я Ален. А вы – подружка Фредерика?
Он говорил тонким, надтреснутым голоском. И лицо у него было какое-то помятое и нездоровое – лицо молодого старичка.
– Это наша новая няня, – сказал месье Аспен.
Этот тип тут же смерил меня презрительным взглядом: что, мол, за ничтожество. И покачал головой.
На низеньком столике – поднос с полупустой бутылкой коньяка. Рядом два бокала. И пепельница с потухшей сигарой.
– Садитесь, – сказал мне месье Аспен.
Я села в кожаное кресло возле дивана, держа сумку у себя на коленях.
– Да вы устраивайтесь поудобнее!
Он взял у меня сумку и поставил на пол между креслом и диваном. Тот, другой, все еще пристально разглядывал меня; он улыбался, но улыбка была фальшивой, его холодные глаза в ней не участвовали.
– В общем, тот итальянский ресторан – не бог весть что, – сказал ему месье Аспен.
Над камином висел женский портрет в раме. Светлое лицо, сияющая улыбка. Наверняка его мать, которую он так любил и у которой был любимчиком – если не единственным сыном.
– Как удачно, что мы не поехали охотиться в Клуб-58, – ответил второй. – Тем более сейчас, когда к нам пожаловала столь очаровательная особа…
Месье Аспен как-то принужденно улыбнулся; он глядел на своего друга с восхищением, почти влюбленно. Я чувствовала, что их связывают темные, сомнительные отношения.
– Ну что ж, – продолжал тот, – поскольку детей дома нет, пускай она будет нашей няней.
– И как ты себе это представляешь? – со смехом спросил месье Аспен.
В этот момент я окончательно убедилась, что они оба пьяны и готовы на все. Этот самый друг явно тоже считал себя, по выражению портье, выше законов и условностей, которым подчиняются простые смертные. А я была для них всего лишь ничтожной простой смертной.
Месье Аспен встал и выключил люстру. Теперь диван окружала мягкая полутьма. Второй присел на ручку моего кресла, и я почувствовала его руку на своем затылке.
– А ну-ка, – сказал он, – покажите нам, на что способны няни.
Месье Аспен опустился на диван, поближе ко мне, словно готовясь созерцать интересное зрелище. Рука его друга все тверже нажимала мне на затылок. Он хотел заставить меня опустить голову и согнуться, но я застыла как камень и не меняла позу.
– Мне бы хотелось, чтобы это произошло в моей комнате, – сказала я, медленно и раздельно.
Они оба явно удивились моему хладнокровию.
– Ну конечно же… Она права, – сказал друг. – В ее комнате это будет гораздо приятнее.
И его хватка ослабла.
Я встала. Месье Аспен тоже. Я взяла свою сумку.
– Ваша комната на третьем этаже, – сказал месье Аспен.
– Постарайся хорошенько подготовить нашу няню к моему визиту! – сказал другой своим ломким противным голоском. – Я приду через полчасика…
Он опять улыбался мне.
– Сделаю все, что смогу, – ответил месье Аспен.
– Вот-вот… именно… что сможешь…
И он разразился хохотом, еще более пронзительным, чем его голос.
Мы вышли из гостиной. И снова я стала подниматься наверх, следом за месье Аспеном.
Просторная комната, широкая кровать, стены затянуты бледно-желтой тканью. Другая, распахнутая дверь вела в ванную. Между двумя окнами – трюмо с множеством женских мелочей: головными щетками, пудреницами, флаконами духов. Я с первого же взгляда поняла, что это не моя комната. В двери торчал маленький ключ. Он запер дверь на ключ. Спрятал ключ к себе в карман. С каждым мгновением я становилась все спокойнее.
– Можно мне пройти на минутку в ванную, месье?
Он кивнул. И сунул мне в руку пятидесятифранковую бумажку, как будто чаевые давал.
– Ладно, сегодня еще можешь называть меня «месье»… Так даже приятнее…
Я зашла в ванную со своей сумкой. Закрыла дверь и включила воду. Вода шумно текла из крана. Я присела на край ванны, порылась в сумке, вынула револьвер и коробку с патронами. Зарядила револьвер. Все равно, что бы ни произошло, меня ждет одно и то же. Одни и те же поступки. Одни и те же времена года. Одни и те же озера. Одни и те же автобусы воскресными вечерами. Понедельник. Вторник. Пятница. Январь. Февраль. Март. Май. Одни и те же дни. Одни и те же люди. В одни и те же часы. «Все пальцы при тебе?» – так говаривал мой отец.
Я вошла в комнату. Он ждал меня, сидя в кресле рядом с трюмо. Он испуганно дернулся. Вытаращил глаза, подняв наконец свои тяжелые веки. Наверное, я унаследовала от отца талант к стрельбе, потому что убила месье первым же выстрелом.
III
Я, конечно, забыла многие подробности того времени, но и теперь, думая о нем, все еще слышу цокот копыт.
Я приехала в Париж в январе месяце, мне было тогда девятнадцать лет. Я вернулась из Лондона. Один австриец, с которым я познакомилась осенью в Ноттинг-Хилле, дал мне ключ от своей парижской студии. Сам он намеревался долго пробыть на Майорке и хотел, чтобы в его отсутствие в квартире кто-нибудь жил. Я согласилась на это предложение.
Раньше мне никогда не приходилось бывать в этом квартале. Улица Шовло возле метро «Порт-де-Ванв». Широкое окно выходило в садик с небольшим павильоном; и домик, и сад выглядели давно заброшенными. Очутившись в этой студии совсем одна, я спросила себя, смогу ли прижиться здесь. Я уехала из Лондона нежданно-негаданно; ничто меня там больше не удерживало. А тут, в Париже, в незнакомом квартале, я была полностью отрезана от остального мира.
Мне долго не спалось в первую ночь на новом месте. Вокруг стояла мертвая тишь, как будто дом был необитаем. А поутру, еще на заре, меня разбудил цокот копыт. Я подумала: наверное, какой-то кавалерийский полк проходит мимо дома по бульвару.
Стояла последняя неделя января, погожая и ясная. Небо сияло прозрачной голубизной. И дни шли, сменяя друг друга, под этим неизменно голубым небосводом и приветливым солнцем. У меня оставалось еще две тысячи франков, я их получила, когда они уволили меня из «Баркерза».
[9]
На эти деньги можно было продержаться целый месяц, а потом придется ехать обратно в Лондон.
