Споткнувшись, проводник с руганью полетел на мокрую землю. В тот же момент на него навалились двое бойцов в синих шлемах с зелеными звездами, умело скрутили руки за спину и заткнули рот.
– Кусаться, с-сука?! – прошипел один из них, нанося проводнику яростные удары.
– Товарищ помкоменданта! – заорал другой.
Из тумана, запыхавшись, вынырнул низкорослый командир ГПУ.
– Ну чего, взяли? – спросил он, тяжело дыша.
– Так точно! В том районе, в каком и было указано!
– А второй прошел? – уточнил помкоменданта.
– Так точно, как приказали, – ответил боец, придерживая мычащего и извивающегося на земле проводника.
– Не перепутали их?
– Да эта харя тут уже месяц ходит, – пропыхтел второй боец. – Разве спутаешь?
Помкоменданта звучно шмыгнул носом, кивнул.
– Добро. Держи его.
Пограничники крепко схватили проводника за руки. Неимоверным усилием тот сумел вытолкнуть изо рта кляп.
– Я свой, товарищи, свой, с Малой Грязнухи я! – закричал он.
Но «товарищи» смотрели на него холодно и безразлично. Помкоменданта расстегнул кобуру и вынул наган.
– Да вы что?.. – онемевшими внезапно губами прошептал проводник. – Родненькие… Христом-Богом молю…
– В Христа, значит, веруешь? – хмыкнул помкоменданта, вскидывая оружие.
В предрассветном лесу коротко и деловито прозвучал выстрел.
Какое-то время Владимир двигался по лесу сторожко, постоянно озираясь. Сердце колотилось в горле – не только от холода и бессонной ночи, но и от волнения. Ведь он шел теперь не по латвийской, не по эстонской земле. Это была Россия. Страна, где он не был уже восемь лет. Страна, которая так часто снилась ему по ночам…
Густой, молчаливый, пропитанный туманом лес постепенно сменился смешанной, прозрачной рощей, прорезанной неглубоким оврагом. По его дну бесшумно бежал ледяной ручей с глинистой водой. Опустившись на колени, Сабуров бережно набрал в горсть ледяную влагу и медленно, осторожно поднес ладонь ко рту. «Ну здравствуй, Родина», – подумал он, чувствуя, как глаза помимо воли наполняются слезами.
В эту минуту он не думал о том, что Родина уже давно не та, в которой он родился и вырос, в которой жили его предки. Однако здесь, в глухом лесу на границе с Эстонией, не было никаких признаков того, что вокруг – Совдепия. Здесь все было свое, русское, такое же, как двадцать, сто лет назад, как всегда…
Железнодорожная станция, как и обещал проводник, оказалась через три версты. Маленький вокзал был построен, судя по цифрам, выложенным на фронтоне белым камнем, в 1912 году. Влажно блестели рельсы, остро пахло креозотом от мокрых шпал. Владимир осторожно поднялся на пустую платформу. Тревожно, словно предвещая беду, горел красный семафор у путей.
«Нет, ну его к черту, – сердито подумал Сабуров, – нельзя придавать значения такой ерунде. Ничего он не предвещает… В конце концов, все идет как надо. Просто отлично идет. Сейчас главное – не расслабляться. А то непременно напорешься…»
Дверь зала ожидания отозвалась длинным, умирающим скрипом. Владимир осторожно заглянул внутрь и, убедившись, что в здании вокзала нет ни души, медленно вошел. Зал напоминал бы собой дореволюционные провинциальные станции, даже сиденья были те же самые, если бы не большой портрет Ленина в красной рамке, висевший над кассой. На другой стене темнела картина побольше. Сабуров подошел ближе, чтобы рассмотреть ее. Аляповатое полотно, написанное маслом, явно каким-нибудь местным «мастером», изображало Университетскую набережную в Петербурге. На фоне сфинксов и Академии художеств на набережной чернела безликая толпа под красными флагами. Подпись под полотном гласила: «Расстрел царскими палачами студенческой демонстрации 1905 года».
Сабуров усмехнулся.
Окошко кассирши было закрыто изнутри фанеркой. Не без волнения Владимир постучал в него. Как-никак, это был его первый контакт с таинственными обитателями страны Совдепии. Правда, в восемнадцатом и девятнадцатом ему довелось немало общаться с теми, кто исповедовал большевизм, но ведь прошло уже много лет, и кто знает, какие они – те, кому приходится жить под красными?..
В ответ на его стук в окошке появилось заспанное толстое лицо кассирши.
– Вам чего? – хрипло произнесла она.
– Один жесткий до Петер… то есть до Ленинграда, – торопливо поправился Владимир. «Черт, надо же, как глупо», – выругал он себя.
Но кассирша не обратила на подозрительную оговорку никакого внимания. Она сладко зевнула и смачно клацнула несколько раз пальцем по клавишам большого кассового аппарата «Националь».
– Гос-споди, и куда ж это вы все едете-то по ночам, а… – Она снова зевнула и положила на стойку маленький картонный билетик. – Два двадцать с вас, желательно без сдачи.
Сабуров вынул из кармана плаща портмоне. Для верности оно тоже было советским, московского производства. Шептицкий сказал Владимиру, что все иностранные вещи в Совдепии легко распознаются и сразу вызывают подозрение.
– У меня только пятерка, – сказал Владимир, протягивая кассирше советскую купюру с изображением головы рабочего, похожего на неандертальца.
– Ну и как я тебе сдачу рожу, а? – скептически осведомилась толстуха.
– А ты без сдачи бери, – неожиданно для самого себя сказал Сабуров, подмигивая кассирше.
Но, против его ожидания, тетка не только не подобрела, а, наоборот, завелась.
– А чего это ты мне «тыкаешь», а? – процедила она недобро. – На брудершафт, что ли, пили?.. «Без сдачи»… Нэпман какой нашелся.
Сжав губы в комочек, она начала зло отсчитывать сдачу мелочью. Откуда-то издали донесся гудок паровоза. Зажав в руке заветный билет, Сабуров поспешил на перрон.
Мимо замелькали потрепанные вагоны. Владимир обратил внимание на то, что желтых и сниих среди них не было, только зеленые.
Вагон, в который он сел, был практически пуст. Обычный грязноватый русский вагон с жесткими деревянными лавками, разве что теперь на площадках висели грозные объявления о том, что стоять там «строго воспрещается». На лавках дремали, свесив головы на грудь, баба крестьянского обличья, крепко обнимавшая большой молочный бидон, и пожилая пара, тоже по виду явно не городская. Лавку у самого входа занимал пьяненький мужичок лет пятидесяти в драном ватнике и таких же штанах. Он громко храпел, разбросав руки и ноги так, что они свешивались до пола.
Убедившись в том, что никто не заинтересовался его персоной, Сабуров быстро перекрестился. Портфель он примостил рядом с собой. Где-то впереди сонно рявкнул паровоз, громыхнули буфера, и состав начал наращивать скорость.
За окном начало мало-помалу светлеть. Выступал из предрассветной дымки унылый северный пейзаж: поникшие кусты, мокрые деревья, склоненные над болотцами, редкие раскисшие под дождем дороги. Иногда мелькали заколоченные на зиму дачи, церковки, лишенные крестов, остатки лимонадных будок. Колеса перестукивали уютно и монотонно, по-русски.
