Но любоваться городом, будучи при этом его полноправным жителем и являясь бесправным эмигрантом, которого пустили переночевать из милости, – большая разница. И гораздо чаще, чем радовала, Рига давила на Владимира убийственной, мертвящей тяжестью. Эта тьма овладевала им где угодно – и на набережной Даугавы, и в парке Бастионная горка, и посреди обычной уличной толкотни…
Трамвая долго не было, и Сабуров уже подумывал над тем, чтобы воспользоваться автобусом, хотя это нанесло бы тяжелый удар по его бюджету – билеты стоили гораздо дороже, чем трамвайные, – четырнадцать сантимов за станцию. Но тут пришел переполненный вагон, и он с трудом втиснулся на заднюю площадку, и, глядя на убегающие прочь улицы, старался не слышать звучащую вокруг латышскую речь, вульгарный смех, не глядеть на лица пассажиров. Сошел на перекрестке Бривибас и Стабу и еще четыре квартала бежал бегом – транспорта тут никакого не было, а извозчик на такое короткое расстояние не повез бы.
Мать лежала на узкой койке, застеленной тощим солдатским одеялом. На другой такой же, стоявшей у окна, спал сам Владимир. Они снимали за тридцать латов в месяц убогую темную комнатку в коммунальной квартире, расположенной на четвертом этаже доходного дома на улице Стабу, почти в центре Риги. Единственными украшениями унылых зеленых обоев служили несколько фотографий. С карточек смотрели отец Владимира – полный достоинства капитан в сюртуке с боевыми наградами за русско-японскую войну и он сам – тоненький, словно стремящийся вверх юноша в картинном мундире с портупей юнкера Санкт-Петербургского Владимирского военного училища.
Мать смотрела на сына с печалью и болью. Сабуров сидел у ее изголовья и гладил седые волосы.
– Шел бы ты обратно, сынок, – еле слышно произнесла она. – А ну как тебя из порта выгонят, куда пойдешь? И эту-то работу с трудом нашел…
– Мама, тебе нельзя разговаривать, – прервал ее Сабуров. – Лежи тихо, пожалуйста.
– Да мне уже лучше. Соседка вовремя зашла соли одолжить, увидела, так и побежала тебе звонить сразу. – Она тяжело, рвуще закашлялась. – Сходи лучше угости Павла Валерьяновича чаем.
Владимир машинально кивнул. На душе было тяжко.
Ровно половину маленькой убогой кухоньки занимал скрипучий кособокий стол, за которым сейчас примостился русский доктор Павел Валерьянович – полный, немолодой, в очках. Его клиентура в основном состояла из соотечественников. Брал за услуги доктор недешево, но Владимир не позволял матери экономить на своем здоровье. Сабуров поставил на керосинку прокопченный чайник, вопросительно взглянул на врача. Тот, небрежно дописывая рецепт, отрицательно помотал головой – спасибо, мол, не надо.
– Что вы скажете? – тихо спросил Сабуров.
– Врать не буду, плохо дело, – вздохнул врач и, приподняв очки, почесал переносицу. – На вот этих лекарствах, – он постучал пальцем по рецепту, – она еще худо-бедно будет жить, а нет – готовьте место на кладбище.
Сабуров взял рецепт, попытался разобрать вальяжную врачебную скоропись.
– Сколько они могут стоить?
– Молодой человек, швейцарские лекарства стоят обычно дорого, – хмыкнул доктор. – Там я указал германские аналоги, но они тоже не дешевые. И кстати, когда вы намерены расплачиваться со мной за визит?
– Павел Валерьянович, – умоляющим голосом произнес Сабуров, – если можно, на днях. Мне… задерживают жалованье на службе. Вы же нас знаете, мы часто пользовались вашими…
– Крайний срок – послезавтра, – равнодушно оборвал врач, поднимаясь. – Всего хорошего.
Владимир, машинально сжимая рецепт в руках, подошел к запыленному окну, прислонился лбом к стеклу. Он видел, как врач вышел из подъезда и сел в собственную машину – новенькую белую «Шкоду».
Мимо такси медленно прокатила белая «Шкода» с пожилым водителем за рулем. Машинально проводив ее взглядом, таксист вновь обернулся к собеседнику, все еще державшему в руках «Ленинградскую правду».
– Согласитесь, Алексей Кириллович, что это не сельский клуб подпалить и не милиционера в уголке пристукнуть. Если мы решимся, англичане не только не прекратят нас финансировать, они переведут нас, так сказать, на усиленный режим питания. Потому что у акта будут по-след-стви-я, – раздельно проговорил он.
Пассажир такси задумчиво хмыкнул, бережно разгладил советскую газету. Его лицо выражало интерес.
– А вы знаете, Павел Дмитриевич, – наконец медленно произнес он, – мне эта идея положительно нравится. Признавайтесь, сами додумались?
Таксист рассмеялся:
– Признаюсь – плагиат. В марте восемнадцатого ее уже пытались взорвать. Неудачно, правда. Вот я и подумал… Представляете, что будет, если мы всех накроем одним ударом?! После того как они погнали Троцкого из Политбюро…
Пассажир кивнул.
– Да уж… Кто у них останется из видных фигур на плаву?..
Таксист пренебрежительно фыркнул.
– Калинин, Рыков… Но это – несамостоятельные игроки. Достаточно активен Каганович, но он сидит в своем Киеве и вернут ли его в Москву, неизвестно. Молотов?.. Этот без Сталина потеряется тут же. Вполне возможно, что к власти рванутся военные, из бывших. Вы знаете, что в совдеповской армии таких немало. Тухачевский, Каменев, Уборевич… Во главе того же Ленинградского округа – бывший подполковник Корк.
– И, конечно, тут же воспрянут духом троцкисты и зиновьевцы, – кивнул пассажир. – А сторонников у них среди большевиков пока хватает. В любом случае там начнется хаос, паника, – подвел он итог, – и Россия падает в руки англичан как спелая груша… – Он умолк, потом решительно, командным тоном продолжил: – Хорошо! Я, как председатель Балтийской Военной Лиги, утверждаю вашу идею. Ваша задача – согласовать план с англичанами и подобрать исполнителя, срок – неделя.
Таксист усмехнулся.
– Чем отличается плохой заместитель от хорошего? Плохому нужно приказывать, хороший все делает сам и заранее. – Он порылся в саквояже и протянул пассажиру несколько листов бумаги. – Прошу вас. Подходит по всем позициям.
Господин в модном пальто, чуть прищурясь, разглядывал фотографию, с которой на него смотрел мужчина лет тридцати. На нем был френч со знаками различия капитана Северо-Западной армии – треугольным красно-бело-синим шевроном на рукаве и белым крестом под ним.
– Не помните его? – осведомился таксист.
– Нет-с, не припомню, – покачал головой пассажир. – Давно состоит в наших рядах?
– С мая двадцать третьего. Боевых ходок в Совдепию не было, но это и к лучшему. Не засвечен.
– Провалится, – уверенно произнес пассажир. – С незнанием жаргона, манер, обычаев – провалится непременно.
– Ничего, мы его натаскаем. Все переймет. Парень толковый.
– Знаете его лично?
– В Великую войну он у меня в роте субалтерном был. До ноября семнадцатого в одном полку.
Пассажир все рассматривал фотографию офицера.
