– Да в чем признание?! – вскочил с койки Захаров. – Я…
Карпов, не слушая, с грохотом захлопнул дверь камеры.
В огромной спальне с альковом возвышалась гигантская двуспальная кровать, выполненная в стиле «модерн». На стенах, обитых тяжелым красным штофом, висело несколько недурных картин в жанре «ню» – на них томно раскинулись обнаженные пышнотелые красавицы. В дверях спальни возник силуэт плотного мужчины, облаченного в роскошный халат с кистями.
– А кто это ждет-не дождется своего Стасика, а? – игриво произнес Станислав Адамович Мессинг, подходя к кровати. – Кто это у нас тут?..
Он резко сбросил с себя халат и бросился на одеяло. Раздался женский смех.
Перед воротами Смоленского кладбища, освещая пространство фарами, стояли два крытых милицейских фургона на базе грузовика АМО. У капота одного из них вяло переговаривалась небольшая группа милицейских начальников в черных шинелях во главе со старшим по званию – у него было два «кубаря» в петлицах. Старший крепко затягивался папиросой, нетерпеливо поглядывая на ворота кладбища.
«Если бы собака была… – тоскливо думал он. – Пустить бы по следу хорошего добермана, и всего делов». Но закавыка как раз заключалась в том, что большинство собак было задействовано в проверке Октябрьского вокзала, на который через несколько часов прибывали московские вожди, и снимать ищеек с этой задачи никто бы не позволил. А местный, василеостровский пес Туман, которому, казалось бы, сам Бог велел вычислить преступника через пять минут, почему-то захандрил и вообще отказался выходить из будки. Проводник уж и сахар ему сулил, и пытался вытащить на задание силой – Туман просто не тронулся с места.
Старший прекрасно понимал, что без собаки найти человека на громадном кладбище осенней ночью – задача непосильная даже для всего наличного состава ленинградской милиции. Но когда из ворот показались двое милиционеров, застрявших на кладбище дольше других, он взглянул на них с невольной надеждой. Бывают же чудеса!
Милиционеры откозыряли. Оба раскраснелись от быстрого бега.
– Ну что там? – отрывисто осведомился старший.
– Чисто, товарищ начотдела, – бодро отрапортовал первый. – Никого и ничего.
– Видать, в Гавань ушел, – поддакнул второй.
В том, что преступник ушел в Гавань, у старшего как раз никакой уверенности не было. Будь он на его месте, он отсиделся бы на самом кладбище, а потом попытался бы выбраться с Васильевского кружным путем, например, наняв лодку где-нибудь на Голодае… Но… не прочесывать же все кладбище могила за могилой?! Завтра прибытие вождей, и так будет запарка. Кроме того, преступник, фотографией которого были снабжены все постовые, ничего особенного не сделал – просто спихнул растяпу Шишкина в Неву, дав тем самым повод для многочисленных шуток среди своих. Ну и самое главное… Преступника этого разыскивает ОГПУ, верно? Вот пускай своих людей и гоняет по ночам. А мы своих побережем.
Старший раздраженно сплюнул, выбросил папиросный окурок.
– Вот ур-род… Ну ничего, никуда он от нас не денется. Поехали, товарищи.
Милиционеры торопливо попрыгали в фургоны, и машины начала разворачиваться.
Владимир, восстанавливая дыхание, долго сидел на мокрой холодной лавочке у того самого склепа, где он позаимствовал саван и лампадки. Какое счастье, что когда-то, уже в Эстонии, попалась ему на глаза заметка в какой-то местной газете о банде «попрыгунчиков», державшей в страхе Петроград конца десятых годов. Возглавлял эту банду изобретательный малый – Иван Бальгаузен, который и придумал кладбищенскую эстетику для своих архаровцев, а также особые пружины на обуви, позволявшие грабителям передвигаться эффектными прыжками. «Попрыгунчиков» переловили еще семь лет назад, но память о них, видать, застряла в головах простых ленинградцев прочно, и милиционеры не были исключением.
Сабуров вытер мокрый от пота лоб, встал. Поднял глаза на могилу и… тут же сел снова. Протянув пальцы, осторожно коснулся поверхности надгробия.
«САБУРОВЪ Георгiй Петровичъ, Полковникъ, род. 11 Iюля 1832 г., сконч. 3 Января 1911 г. – медленно, шепотом прочитал он. – Покойся, милый прахъ, до радостнаго утра. Любящiя сынъ, невестка, внукъ». Владимир прикоснулся к слову «внукъ»…
Он вспомнил тот ледяной день 1911-го, и себя – восемнадцатилетнего студента, и плачущую маму (она очень любила свекра), и закаменевшего, часто моргавшего отца в шинели… И звон, сырой погребальный звон с колокольни храма Смоленской Божьей Матери. Дед был очень стар, но чувствовал себя в последнее время неплохо, и его смерть стала для всех неожиданностью.
– Дед… – прошептал он еле слышно. – Видишь, как оно все… Спасибо тебе.
Устало отдуваясь, из недр своей гигантской кровати, до революции явно украшавшей спальню какой-нибудь купчихи, выбрался Мессинг. Запахнув халат, зевнул во весь рот. С наслаждением потягиваясь, он обернулся к кровати.
– Слушай, ну сегодня ты просто в ударе была… – пробормотал он. – Декамерон какой-то прямо. Тысяча и одна ночь… Нюхала опять небось?
Елена, лежавшая в постели, равнодушно пожала плечами.
– Ну и нюхала… Что теперь?
– А я люблю, когда ты нюхаешь, – рассеянно отозвался Мессинг. – Ты тогда такая… раскованная, словом. – Он снова крепко зевнул и потянулся. – О-о-ох, мать-перемать… Ну и денек сегодня будет, а.
Он подошел к платяному шкафу, открыл створку, сбросил халат и стал копаться в шкафу.
– Стасик, – негромко позвала Елена.
– М-м? – вопросительно промычал Мессинг.
– Мне твоя помощь нужна.
– Что, посадить кого? – засмеялся чекист. – Так ты еще за себя должок не отработала… институтка, дочь камергера. Что там с бывшим офицерьем, отслеживаешь?
– Отслеживаю. Пока Епишина веду, как ты приказал… Стас, я серьезно. Я подружку свою старую потеряла, а найти не могу.
Мессинг выглянул из-за створки шкафа.
– Что значит – потеряла? Когда?
– Давно, лет десять назад.
– А теперь вдруг вспомнила? – фыркнул Мессинг. – Трогательно.
Обнаженная Елена встала с постели, подошла к любовнику.
– Ну, Стасик… – она обняла его. – Тебе же это раз плюнуть. Ну, прикажи своим, они же ее за час раскопают.
– Ага. Раскопают и снова закопают… – он закрыл дверцу шкафа и теперь стоял перед обнаженной девушкой в полной форме ОГПУ. Брезгливо окинул Елену взглядом. – А зачем тебе эта подружка сдалась? Тоже небось… дочь врага Советской власти?
Елена молчала. Мессинг брезгливо усмехнулся.
– Что, боишься меня… Елена Оттовна?
Елена отвернулась, сделала шаг к постели.
– Стоять!!!
Она застыла, вся сжавшись, как от удара кнутом. Мессинг улыбался.
– Фамилия как? – спросил он будничным голосом.
