Карпов разочарованно вскинул брови:
– А вот угрожать следователю – это уже совсем никуда не годится.
На столе затрещал телефон. Чекист взял трубку и тут же встал.
– Здравия желаю, товарищ начоблотдела! Никак нет, запирается, сволочь. Ну ничего, заговорит… Так точно, над поощрением Коробчука подумаем. Очень своевременный был сигна…
В этот момент Захаров вскочил со стула и в длинном прыжке, с криком «Товарищ Мессинг, меня оклеветали!», бросился на Карпова, стремясь вырвать у него из рук телефонную трубку.
Тот отшатнулся, правой рукой рванул из кобуры наган и в упор выстрелил в арестованного. Захаров рухнул лицом вниз на письменный стол, дернулся пару раз и затих.
В кабинет ворвался часовой, непонимающе уставился на происходящее. Карпов, с трудом переведя дыхание, успокоительно кивнул ему – все, мол, в норме.
– …Так точно, – продолжил он говорить в трубку, – нападение при исполнении. Насмерть. Есть доложить в письменном виде!
Он положил трубку, сунул наган в кобуру. Часовой сочувственно цокнул языком:
– Кинулся на вас, да? Ну, сука…
– Давай помоги, – перебил Карпов.
Вдвоем они перевернули убитого на спину. Карпов вытер со лба пот, брезгливо стряхнул с пальцев капли чужой крови. Вся поверхность стола превратилась в кровавую лужу.
– Убери его отсюда, – процедил Карпов часовому.
Тот взвалил на плечи труп и, пыхтя, потащил его к выходу.
Карпов, тяжело дыша, выдвинул ящик письменного стола и вынул оттуда квитанции от телеграмм, которые показывал ему Захаров. Некоторое время он невидящими глазами смотрел на них, потом взял со стола спички и поджег. В пепельнице затанцевало яркое, беззаботное пламя…
Еще через минуту в дверь кабинета постучали.
– Товарищ Карпов, там этого… троцкиста привезли, – сообщил дежурный. – Он на площади Восстания листовки раздавал, когда вожди прибыли. Ну, народ навалился, помял немножко. Мильтоны нам передали.
– Давай заводи, – кивнул чекист.
Перед зданием Смольного, где в послереволюционные годы разместились городские власти, толпились ответственные работники, сотрудники ОГПУ, высшие чины Ленинградского военного округа. Навытяжку, пожирая глазами начальство, стояли музыканты оркестра. Неподалеку от них находились гости города – Сталин и Ворошилов в сопровождении Кирова. Они с любопытством поглядывали на закрытый белым холстом высокий постамент. Перед ним на сколоченной из досок трибуне, выкрашенной в красный цвет, стоял высокий красивый человек лет сорока в длиннополом кожаном плаще и кепке. Он, волнуясь и с трудом подбирая слова, заканчивал речь:
– Сегодня особенный день не только для меня, как для художника и автора этого памятника. Сегодня весь СССР отмечает десятую годовщину Октябрьской революции. И для меня великая честь… – скульптор замялся, сбился, снял кепку с головы и начал комкать ее в руках, – …великая честь… знать, что именно мой Ленин встанет сегодня перед Смольным!
Сталин начал аплодировать первым, присутствующие дружно поддержали его. Скульптор окончательно смутился и, скрутив кепку в трубочку, спрятался за чью-то спину.
Вопросительно взглянув на плотного низенького человека, стоявшего у постамента, двое бойцов ОГПУ дружно сорвали с памятника белый холст. Он неторопливо, важно сполз с металлической фигуры вниз, и аплодисменты присутствующих усилились – на пьедестале высился Ленин, в повелительно-указующем жесте вытянувший руку вперед.
Оркестр грянул «Интернационал». Люди дружно вскинули руки к козырькам фуражек, шлемам и кепкам. Звуки гимна глухо таяли в сыром воздухе, словно не хотели далеко улетать от породивших их инструментов.
Неторопливо ступая, к постаменту памятника подошли Сталин и Ворошилов. Они положили к пьедесталу по букету цветов и одновременно склонили головы с выражением скорби, почтения и одновременно возвышенного раздумья на лицах.
Вслед за московскими гостями к новому памятнику подошел Киров, а за ним потянулись с цветами остальные начальники, помельче.
А в это время Сталин подошел к автору памятника, продолжавшему смущенно прятаться за чужими спинами, и с улыбкой обратился к нему:
– Сегодня мне хочется сказать вам «спасибо», товарищ Козлов. В вашем памятнике я вижу того Ильича, которого помню и люблю – Ильича резкого, властного, готового на самые жесткие меры ради того, чтобы осуществилась наша мечта – победа пролетарской революции.
Мессинг стоял у окна кабинета спиной к Даше. Даже его затылок выражал собой предельное раздражение.
– Значит, ушел? – переспросил он.
– Так точно, Станислав Адамович. Скрылся на Смоленском кладбище, а потом, вероятно, в Гавани.
– И милиция не нашла?
– Никак нет. Я связывалась с ними полчаса назад.
– Значит, еще свяжись! – раздраженно бросил Мессинг. – Вдруг они его как раз за эти полчаса… Что мне, учить тебя?!
– Слушаюсь, – коротко ответила Скребцова. – Разрешите идти?
– Не разрешаю. Что по визиту вождей на «Аврору»?
Чекистка взглянула на часы.
– Сейчас они в Смольном, на открытии памятника Ленину. Через час в Военно-морском училище имени Фрунзе командиру крейсера Поленову будут вручать орден Красного Знамени. Еще через час вожди прибудут на корабль и поднимут там Краснознаменный флаг.
Мессинг помолчал, по-прежнему глядя в окно.
– Ты понимаешь, какая ответственность на тебе лежит, товарищ Скребцова?
– Так точно.
Начальник областного отдела ОГПУ повернулся к ней. Глаза его были холодны.
– А мне кажется, не очень, – медленно сказал он.
– Разрешите идти? – после паузы повторила Даша.
– Снова не разрешаю, – отвернулся к окну Мессинг. – Фон Фиркс Елена Оттовна, 1902 года рождения – знакомо тебе это имя?
Даша задумалась.
– Никак нет, Станислав Адамович.
– Уверена?
– Так точно. У меня хорошая память.
– Свободна, – кивнул Мессинг.
Время от времени с Невы приносило порывы жесткого, ледяного ветра, да и дождь иногда припускал. Несмотря на такую сумрачную, типично ноябрьскую погоду праздничная демонстрация на проспект 25 Октября, который ленинградцы по привычке именовали Невским, была весьма солидной. Сразу несколько духовых оркестров в разных частях проспекта играли кто «Варшавянку», кто «Вы жертвою пали…», кто жизнерадостные марши. Группы молодежи несли огромные картонные фигуры «спеца-вредителя», «пьяницы-прогульщика», «бюрократа» и «хулигана». Другие вовсю наяривали на губных гармошках, расческах, свистках и тамбуринах. Вдоль тротуаров медленно двигались грузовики, снабженные огромными радиорупорами. Время от времени в общем гуле вспыхивали крики: «Десятому Октябрю – ур-ра!», «На провокации английских империалистов ответим тройным ударом – ур-ра!», «Слава вождям революции – ур-ра!», которые тотчас же подхватывались разношерстной толпой.
