У мола стоял пароход «Русь». Молчаливые, до предела утомленные бойцы конного корпуса Барбовича поднимались по мосткам на борт корабля. Многие крестились и кланялись земле, которую оставляли навсегда.
А потом «Русь» долго, тоскливо, протяжно гудела, разворачиваясь в бухте. На борту парохода было тихо, несмотря на то что он был переполнен людьми. Они молча смотрели на крымский берег, иногда перешептывались или тихо, задушенно принимались рыдать. И так же быстро умолкали. Неожиданно с правого борта тупо ударил револьверный выстрел: застрелился однорукий подъесаул. И снова мертвящая, неправдоподобная тишь, нарушаемая лишь гулом винтов под днищем корабля…
Потом были Константинополь, Галлиполийский лагерь, Болгария, Германия и, наконец, Латвия. Да мало ли что было потом…
Шептицкий замотал головой, отгоняя ненужные воспоминания. Сейчас предстояло осмыслить все то, что произошло с Балтийской Военной Лигой.
Шептицкий уже знал о том, что Сабуров не был предателем: вторая телеграмма, отправленная из Ленинграда Сазоновым и полученная с опозданием, красноречиво об этом говорила. Но второй раз к матери Владимира Шептицкий решил не ездить, хотя вышло, конечно, неловко. Ведь миссия Сабурова все равно провалилась, это было ясно – иначе большевики опубликовали бы в газетах информацию о взрыве «Авроры», о гибели лидеров страны. Такие события они бы не смогли скрыть. Оставалось только гадать, как и где взяли Владимира чекисты и что именно скажет он на допросах. Впрочем, ничего существенного сообщить он не смог бы, даже если бы захотел – никаких сведений о деятельности Лиги у него не было. Не было в газетах и информации о разоблачении белогвардейского агента Сазонова, втершегося в доверие к чекистам. А значит, Сазонов был жив и продолжал работать. Значит, за него можно не беспокоиться.
А вот исчезновение генерала Покровского – это было уже серьезнее. Тут явственно прослеживалась рука ГПУ. Если Покровский похищен и вывезен в СССР, это означает конец Лиги. Впрочем, ей и так конец – после провала операции «Аврора» расчетливые англичане не станут тратить свои деньги на бессмысленный, заранее обреченный проект… Поручик Брюннер должен был разузнать подробности, но в любом случае дела обстоят хуже некуда.
«Господи, какой дичью я занимаюсь, – с тоской подумал Шептицкий, вглядываясь в перспективу пустынной улицы чужого города. – Я, кадровый офицер… Каким же я был счастливым, когда в далеком третьем году увидел Катю в партере одесской оперы! Если бы кто-нибудь сказал тому юному подпоручику, как сложится его жизнь… Что Катя умрет в двадцатом, за три дня до эвакуации из Ялты, а сам он будет водить такси по улицам столицы независимой Латвии и дрожать при мысли о том, что англичане перестанут финансировать какую-то там Лигу… Бред, если вдуматься».
…Он даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал, что кто-то открыл заднюю дверцу машины. В такси заглянул молодой, скромно одетый брюнет с военной выправкой.
– В Царский лес, – произнес он по-русски. – На улицу Стендера. Бывшая Кёльнская, – уточнил он на всякий случай.
Полковник взглянул на плохо одетого молодого человека скептически.
– По тарифу за первые 480 метров – тридцать сантимов, за каждые последующие 200 – десять сантимов…
– Я знаю, – отозвался молодой человек, садясь в такси. – Лат сверху.
Это означало, что слежки за ним не было. Шептицкий включил зажигание, мотор «Пежо» заурчал, и машина сорвалась с места.
Миновали шумный центр, свернули с улицы Бривибас на улицу Миера. Проскочили старое немецкое кладбище, где среди старинных склепов Шептицкий время от времени назначал встречи агентам Лиги. Проехали мост, переброшенный над железнодорожными путями, и слева мелькнула кладбищенская аллея, ведущая к Братскому кладбищу героев Великой войны. «Какой-то кладбищенский район, – усмехнулся Шептицкий. – Странно, почему я не замечал этого раньше?»
Мимо побежали тихие окраинные улицы, названные в честь ганзейских городов. Шептицкий любил эту часть Риги – Межапарк или, как говорили русские рижане, Царский лес, так называемый «город-сад», город будущего, спроектированный четверть века назад и застроенный красивыми особняками. Здесь город, согласно замыслу архитекторов, полностью сливался с природой, растворялся в ней. Над молчаливыми виллами шумели стройные сосны. Иногда шишки с глухим стуком падали на крыши дорогих машин, стоявших во дворах вилл.
Брюнет молча сидел на заднем сиденье. Полковник несколько раз бросал на него взгляд в зеркальце заднего вида и наконец не выдержал:
– Мы что, так и будем кататься молча? У вас, я полагаю, новости о Покровском, господин поручик?
– Так точно, господин полковник.
И это было последнее, что услышал в своей жизни полковник Шептицкий. С заднего сиденья ему нанесли стремительный и безжалостный удар шилом в шею…
Полковник откинулся назад и сделал попытку не то схватить своего противника, не то вырвать шило из раны, но вместо этого, тяжело захрипев, повалился лицом на руль. Из его горла хлынула кровь. Машина, тяжело подпрыгнув на бордюре, косо въехала на тротуар и остановилась.
– Простите, Павел Дмитриевич, – тихо произнес брюнет.
Он вышел из машины и, оглянувшись, исчез в ближайшем палисаднике. Ветви за ним сомкнулись. На пустой серой улице Стендера под мелким дождем косо застыло такси с работающим мотором.
Спустя час брюнет шел по проходному двору дома, расположенного на улице Авоту. Увидев небольшой серый «Опель», возле которого курили двое неприметных парней в плащах, он подошел к автомобилю.
– Все сделано, – коротко и совсем тихо произнес брюнет по-русски.
– Без свидетелей? – так же тихо отозвался один из парней.
– Обижаете, – улыбнулся брюнет.
– Хорошо.
В этот момент второй парень коротким сильным движением ударил брюнета ножом в сердце. Тот молча рухнул на мостовую.
– Готов, – бросил парень. – Ходу, Вася.
Оба нырнули в автомобиль.
– Поехали, – сказал второй парень водителю, и серый «Опель», осторожно объехав убитого, исчез в подворотне.
Еще через двадцать пять минут все трое вышли из серого «Опеля» в Задвинье, на другом берегу Даугавы.
Поплутав немного по плохо мощеным, невзрачным улочкам предместья, парни вышли к протестантской церкви, которая высилась над железнодорожными путями станции Торнякалнс. Здесь их ждал другой «Опель», такой же модели, но зеленый. Компания погрузилась в него, и через полчаса машина, коротко посигналив, въехала в ворота дома советского полпредства на улице Антонияс.
В полпредстве парни направились к секретарю военного атташе СССР Карлису Ланге и доложили о сделанном. Ланге поблагодарил сотрудников за службу и доложил о случившемся полпреду Лоренцу.
В металлической двери с грохотом отпахнулся лючок. Глаза часового обшарили камеру. Владимир не смотрел в его сторону, но чувствовал на себе взгляд чекиста.
