– Граждане солдаты! – гудел над поляной его густой голос. – На повестке дня собрания несколько вопросов. И первый из них – самый важный. Вам уже известно, что в скором времени на Запфронте ожидается большое наступление. Нам нужно решить, участвовать нашему полку в нем или нет. Слово имеет фельдфебель шестой роты Ляцкий, социалист-революционер.
– Товарищи! – на надрывной ноте закричал Ляцкий. – В армии уже немало агитаторов, подбивающих нас не воевать с германцами. Дескать, зачем нам это надо, лично нас германцы не трогали. Кому надо, тот пусть сам и воюет. Но это же чистейшая контрреволюция, товарищи! Чем скорее мы разобьем врага, тем сильнее укрепим знамя свободы и демократии в России! Поэтому призываю вас дать смертельный бой врагам нашего свободного Отечества! Война до победного конца!
– Верно! Ура! – раздались отдельные голоса.
– Нежданов пускай скажет, – крикнул чернявый ефрейтор, сидевший с краю.
– Слово предоставляется гражданину Нежданову, свободному беспартийному активисту, участнику братаний, – объявил Куроедов.
На импровизированной трибуне появился коренастый солдат в расстегнутой до пояса гимнастерке. У него было курносое, с низким лбом, щекастое лицо и бегающие белесоватые глаза.
– Вот тут предыдущий оратор говорил, что агитировать против войны – это контрреволюция, – прищурившись, начал он. – А я вам скажу, что агитировать за войну – это контрреволюция еще похуже. Почему, спросите? А я вам объясню. Потому что гонят на лимпералистическую бойню невинных людей. Зачем нам война? Сидели бы мы с вами мирно по домам, вели бы хозяйство, детей бы растили… А нас умирать заставляют. За что? За веру, царя и отечество? Так ведь нету уже царя, и отечество не то уже – свободная Россия! Она с Германией не ссорилась, как царская! А за веру… так и веры-то никакой не нужно. Вон в дехларации прав че написано? Общая молитва необязательна. – Полк загудел. – Так какая нам радость в том, что скоро наступление? Опять братьев наших сотнями зарывать будем? Так что предлагаю следующую резолюцию: полку в наступлении не участвовать, наступление считать изменой революции. Зас-служили кровью, и точка!
Полк ревел. Офицеры молча переглядывались. Кто-то от стыда опустил глаза в землю, кто-то закрыл руками уши…
– Правильно! Чего воевать? Повоевали уже, попили кровушки! – шумели солдаты.
– Неясно! – исступленно орал кто-то из толпы. – Вон дивизионный комитет вчера наступление одобрил! А мы, значит, против?
– А Минский совет не одобрил! Товарищ Позерн сказал, что ради смазочного масла неча людей зазря губить!
– А мы Минсовету не подчиняемся!
– Так мы и дивкому тоже не подчиняемся!
– Ти-ха! Тиха, граждане солдаты!!! – пытался перекричать толпу Куроедов. – Это еще не все! На повестке дня еще контрреволюционные настроения среди наших офицеров.
– Всех в расход пустить! – вскочил чернявый ефрейтор. – Контры вонючие!
– Сядь, Цыклин! – рявкнул Куроедов. – Ты в полку вторую неделю, обстановку еще не освоил, а уже высказываешься!
– Так я ж с революционных позиций! – обиделся Цыклин.
– Сядь, я сказал! – повторил Куроедов. – Наш комитет не слепой, он в людях сам разбирается. И мы видим, что среди офицеров есть правильные, близкие к революционным настроения. Вот хотя бы гражданин Латышев. Выслужился из вольноперов, наш брат, из прогрессивных студентов. Правильный гражданин. – Латышев самодовольно усмехнулся, глядя на бледного комполка. – Или гражданин Шимкевич – жертва проклятого царского режима. Полгода оттрубил в царских застенках, был приговорен к расстрелу.
– Ого, – иронично подтолкнул Владимира капитан Круссер, – поздравляю, коллега. Сейчас вас куда-нибудь выберут.
Но Владимир не расслышал издевки. Он впервые присутствовал на настоящем солдатском митинге и сейчас ошеломленно наблюдал за происходящим.
– Хорош за офицеров агитировать! – орали в толпе между тем.
– Все они одним миром мазаны! Знаем мы их!..
– Ти-ха! – снова повысил голос Куроедов. – Но есть в полку и настоящие контрреволюционные гады! Имею в виду командующего полком подполковника Боклевского, комбатов Круссера, Небоженко и Гогенаву, поручиков Антонова, Дымшица, Засса, Федорчука.
Солдатская толпа взорвалась кровожадными криками. Казалось, это стадо озверевших людей растерзало бы сейчас любого, кто посмел бы выступить против них.
– Вот кто настоящие драконы старого режима! – гремел голос Куроедова. – Вот кто по-старому говорит солдату «ты» и гонит его на бойню! Вот кто мечтает вернуть царские военно-полевые суды!
– К наступлению готовиться заставляют! – вскочил чернявый ефрейтор. – А я, может, против!
– Боклевский сегодня «вон отсюда» сказал, как при старом режиме! И еще нижними чинами обозвал!
– Так что предлагаю перейти к обсуждению кандидатур, – подвел итог Куроедов, – кому оставаться в полку, а кому валить из него к чертовой матери! – Он обернулся к группе офицеров, нащупал взглядом стоявшего впереди Зураба Гогенаву – командующего вторым батальоном, рослого, красивого грузина, напряженно сжимавшего эфес своей шашки. – Господин капитан, чего вы там жметесь? Давайте сюда.
Несколько солдат кинулись к группе офицеров. Бледного Гогенаву за руки выволокли на трибуну.
– Ну что, гнать его из полка?
– Недоверие! – заревели сотни голосов. – К черту его!
– В Грузию к себе вали!
– Дракон царский! Орденов на нашей крови нахватал, сволочь.
Растерянный Гогенава умоляюще озирался.
– Граждане солдаты… – волнуясь, с сильным акцентом проговорил он. – Товарищи то есть. Мы же с вами вместе германцам глотки рвали. Вот этот Георгий, – он коснулся пальцами ордена Святого Георгия 4-й степени на груди, – кровью под Нарочью оплачен. Братцы… Что же это такое, а? За что?..
Толпа хохотала. В воздухе висел густой мат.
– Это когда мы с тобой германцам глотки рвали? – крикнул кто-то. – Полк только в январе сформирован, храпоидол!
– Недоверие! – махнул рукой Куроедов. – К черту из полка, капитан! На базаре в Тифлисе тебе место, а не в армии свободной России. Следующий – подполковник Боклевский.
Гогенаву уже стаскивали с трибуны. Преодолевая оцепенение, Шимкевич повернулся и пошел куда глаза глядят с этой страшной поляны…
Теперь он не знал, как можно служить дальше. И нужно ли. И как командовать этой пьяной, матерящейся вооруженной толпой… Голова гудела. А может, это издалека доносился рев толпы, жаждущей крови своих командиров.
Владимир сам не понял, как ноги вынесли его на обрыв, нависавший над Ислочью. Природа была равнодушна к людским радостям и горестям, к войне и миру. Как и сотни лет назад, бормотала о чем-то холодная речка, купались в ней корни деревьев, мелькала на свету мелкая рыбешка…
